Лицей 2018. Второй выпуск

— Я нашел ее в реабилитационном центре для наркоманов.

— Тогда или сейчас? — светски осведомился Юрец.

— Сейчас.

— Я не удивлен.

Олег подумал, как продолжить — сериально обрушить весть о смерти? Но Юрец внезапно перебил его страстной тирадой, из которой за человеко-гитарным грохотом слышались только какие-то обрывки, что-то вроде: «Нах она тебе сдалась, после того как она нас обокрала?»

— Да подумаешь, старый планшет.

— Какой планшет?! У тебя мозги отшибло, что ли! Она же у тебя украла загран и кучу всего. Ты же собрался уже лететь домой — восстанавливать загран, но я в почтовом ящике его потом нашел, причем хорошо еще, догадался в соседний заглянуть… Она даже номер квартиры не могла запомнить. Дегенератка.

— Ладно, неважно, ее убили, — скороговоркой оборвал его Олег; торжественно сериального удара по струнам не получилось.

Некоторое время Юрец молчал.

— Я тоже не удивлен. Прости, Господи, — наконец сказал он и внезапно дисциплинированно перекрестился. Вид у него был такой, будто он не хочет продолжать эту тему.

Тем не менее Олег заторопился, судорожно, боясь, что перебьют. Путаясь в подробностях, как в тупиках, в которые и не надо было сворачивать, натужно стараясь перекричать, он нахрапом проскочил и «самоубийство», и то, что «это не самоубийство, а выдали за самоубийство»… Они, они, неведомые они. Чувствуя, что Юрец смотрит на него со смесью испуга и жалости, как на больное животное, которое надо бы усыпить, чтоб не мучилось. И всё это разваливается и глохнет в оре пятничного планктона.

Олег кричал, в частности, что это видеообращение, которое они записали для «ВКонтакте» с другим парнем, олигофреном (уже проскочив что-то, как ночной экспресс полустанок, Олег понимал, что, наверное, надо было говорить, что «они» — это не он с олигофреном, а Газоза, и уж «олигофреном» тем более не надо было трясти), — это на самом деле явно не они записали, и это даже не видео, а текстовка, а текстовку мог написать кто угодно, и…

— Коноевский? — переспросил Юрец, выловил из гвалта — ухватился за знакомую фамилию, как за спасательный круг.

— Да, режиссер.

— У меня друзья ходили на «Гамлета», песе-ец, по двадцать штук билеты!..

То есть Юрец все еще делал попытки вернуть разговор в ничего не значащее светское русло, в этот всеобщий пятничный канон, где никто никому не должен, и сделать вид, что ничего такого не было. Хорошая попытка. Но нет. Всё же Олег выдержал пять секунд соглашательского молчания: да, ужасно. Ужасно дорого.

Он не впервые подумал, что люди простые, большинство — вот они. В смысле — в контексте Коноевского. Они не «против» и не «за». Им совершенно не близки ни вопли элитки за свободу искусства, ни приписываемая им, людям, риторика, что вор должен сидеть в тюрьме независимо от того, кто он — режиссер, писатель, художник. Крякнул старый рабочий в седой ус на страницах «Известий». Им равно не близко ни то, что снимает Коноевский, ни то, что Олег снимает о Коноевском. И в этом смысле они не только коллеги (как раньше думалось в порядке юмора), но и товарищи по несчастью; а впрочем, несчастье ли это?

Но Юрец уже закрепился на позиции, то есть начал торопливо рассказывать, что вот к нему приезжала мать и он решил ей купить билет в «Современник», а там… Олег не дал развить тему. Продолжил обрушивать на него все это, что Юрец не хотел слышать. Про «сбросили с крыши», про то, что не могла пациентка режимного объекта так просто поехать в Балашиху, да и с какой стати туда.

Юрец уже не делал попыток спастись. Он терпеливо позволил Олегу договорить и выдохнуться.

Парень за соседним столом покачивал такими ярко-голубыми кроссовками, будто тоже только что из больницы и забыл снять бахилы.

— Ты знаешь, это вряд ли. Сейчас у нас такая обстановочка… — начал Юрец, тщательно подыскивая слова и, кажется, избегая смотреть в глаза. — Сейчас с этими суицидниками говна наешься… Мы тут написали про школьницу, которая повесилась из-за ЕГЭ, точнее, только намекнули… Правда, школу назвали… Так ты знаешь, что тут началось?! Роскомнадзор до сих пор… Там же якобы теперь нельзя писать ни о причинах самоубийства, ни о… Когда несовершеннолетние — это всё, чуть ли не о самом факте запрещено писать… Мы даже на ее фотке сделали пикселизацию, и ты прикинь, нам даже по фотке…

Олег стух и уже не слушал. Он понял, что проболтался. Он не хотел прямым текстом призывать Юрца как журналиста заняться этим, думал, тот сам клюнет, главное — правильно подвести. Он же так мило, бывало, поил Газозу чаем, если Олег опаздывал… Ну и потом, оказывается, пока Олег продавался налево и направо, скакал по телеканалам, Юрец все точил и точил свои журналистские принципы.