Лицей 2018. Второй выпуск

По фойе кучковались, говорили вполголоса, вытирали слезы две-три группы людей — каждые похороны ждали своей очереди. Распахивались двери в ритуальный зал, и оттуда вместе с рыдающими, отправившими только что кого-то в печь, выходила распорядительница. Или даже так: Распорядительница. Олег думал, что такие экземпляры парадно-государственных дам остались только в загсах, но здесь, у печи, видимо, всё было так же казенно-торжественно, как на регистрации брака, только с обратным знаком. Олег так и представлял, как звучит эта твердокаменная элегичность: «От нас ушла…» В фойе эта дама с мощным макияжем и завивкой регулировала потоки скорбящих. Услышав фамилию, очередная группа вздрагивала и двигалась к дверям. С улицы на тележке с грохотом ввозили их гроб. Госдама объясняла всем по очереди, что цветы в упаковках в гроб класть нельзя, и кто-нибудь кидался к специальной урне, истерично обдирая бумагу. Выскочив раз на улицу, чтобы разыскать какой-то заблудившийся гроб, дама залихватски расцеловалась не то с водителем, не то с агентом, попавшимся навстречу, игриво приговаривая что-то в духе: «Совсем не заходишь, забыл?..» Причем, как показалось Олегу, в этот момент кавалер ей что-то незаметно передал — деньги?.. Смерть в Москве пахла большими деньгами, разила нестерпимо. Как, впрочем, и везде.

Валера убивал время тем, что подолгу делал подсъемки чугунных абстракций, а когда в ритуальный зал закатывали очередной гроб, снимал это издали, чтобы не слишком привлекать внимание.

И они чуть не прохлопали ушами. Хотя Олег пару раз задерживал взгляд на этой маленькой группке в углу. Но что-то до последнего мешало ему сопоставить всё: трехчетырех педагогических теток в прямых пальто, двух ребят с инвалидностью — у одного, кажется, заячья губа, но с другого конца фойе трудно разглядеть в подробностях, — оба они странной походкой слонялись в своем углу и иногда что-то олигофренически гулили, и тогда педагогические тетки негромко их унимали. Еще, оказывается, была старушка — совсем сгорбленная, маленькая, в черном пальто, поэтому ее и вовсе не было видно на диванчике. Ведущая церемонии зычно объявила фамилию, и группа пошла в ритуальный зал; бабушку повели под руки. Гроб ждал.

— Снимай! — крикнул Олег как во сне.

Это была фамилия парня, который бросился с крыши вместе с Газозой.

Они с Валерой рванули было следом, но в зал их не пустили. Дверь закрылась. Валера долго, упорно ее снимал, как будто мог разрезать, как автогеном, взглядом через объектив.

— Почему ты не сразу их снял?

— Э, так это ты должен мне говорить!

— Не, Валер, я не в этом смысле. Я вот не подумал, что это они. Ты, видимо, тоже. Вот почему?

Валера задумался. Они присели на пуфики: теперь-то точно придется ждать. Минут десять.

— Обычно, когда умирает кто-то молодой, приходит куча людей, — сформулировал наконец Валера.

— Во-от! Вот именно! — Олег был странно взбудоражен, он вскочил, не мог усидеть. — Здесь не было родителей, так? Тебе не кажется, что он, например, сирота? Что он болел и всю жизнь прожил в каком-нибудь интернате?

— Я тут типа Ватсон, да?

— Вот эти пацаны — они же были похожи на интернатских? — допытывался Олег. — Вот по-твоему, с ними что? Какой диагноз? Ты же их снял, да?..

Все заняло сильно меньше десяти минут. Видимо, никто ничего не говорил. Двери раскрылись, государственная дама с чувством сказала: «Прощайте!» — этой ударной нотой здесь завершалась каждая церемония. Съемочная группа кинулась наперерез.

— Где находился ваш внук? — Олег пытался докричаться до старушки, которая, кажется, не понимала, чего он хочет. — Где он содержался? Назовите учреждение!

— Молодой человек!..

Его начали теснить педагогические тетки, потом государственная, потом прибежал охранник, и даже священник и оператор синтезатора выглянули из зала посмотреть, что происходит. Олег убеждал, что «всё, всё», его, плывущего, вели, Валера на всякий случай зачехлял камеру, тем временем неизвестные близкие покойного юркнули в свой катафалк, насколько быстро это можно было проделать с еле ходящей бабушкой и инвалидами.

Съемочная группа шла к автобусу «Файла», который Хижняков благоразумно запарковал в самом дальнем, неприметном конце. Будто предчувствуя, что будет скандал. Впрочем, а когда его не было?

— Я останусь, — решил Олег, когда уже рассаживались.

— Че вдруг?

Он сказал первое, что в голову пришло, — что попробует перетереть с работниками, дать денег, чтобы они сфоткали того парня в гробу.

— Он же уже горит.

— Да вряд ли.

Как по команде все, в том числе Хижняков, оглянулись на крематорий, но над ним по-прежнему не было дыма. Может, труба запрятана в самую глубь этого сложного куба? Может, ее вообще нет? Кремация здесь казалась фальшивой, прощание — условным. А может, Олегу всё теперь виделось сложным плетением обманок.

— Как хочешь.

— Доедешь до студии, купи Роксане шоколадку.

— Чея-то? Сам купи… Офигел…