Лицей 2019. Третий выпуск

Я полюбил одиночество: читал, курил, гонял студентов, изредка ел и гулял по Москве. Она опять разнюнилась и не баловала солнцем: небо карандашно-серое. Моя походка обрела интересную особенность: я постоянно врезался в углы и людей. Рукой придерживал горло, потому что не было шарфа. Внимательно следил, как тень моя троится по вечерам.

Кружа по Патриаршим, я свалился в воду. Тяжело пыхтя я выбрался на берег и стянул с себя почерневший плащ: отжимал вещи и хохотал. Ко мне подошла девушка:

— Вам помочь?

У неё были удивительной силы и пронзительности глаза: из таких можно пули лить — свинцовые, тяжёлые, казнящие. Я сразу почувствовал себя ужасным дураком — сижу тут на траве, отжимаю свои манатки…

— Нет, право, не стоит.

— Давайте я помогу.

Она помогла мне отжать джинсы и носки, футболку и плащ. Когда дошло до трусов — стыдливо отвернулась: я запрыгнул в джинсы, а труселя спрятал в задний карман.

— Вам нужно выпить что-нибудь тёплое. Я живу тут неподалёку, — сказала свинцовоглазая.

Мои ботинки нещадно хлюпали, мы шли с ней в волнующей близости — я иногда стукался о её плечо и смущался, что оставляю пятна. Я рассказывал ей про французскую революцию, Петра Мамонова и свою бессонницу. Её ласковые глаза внимательно слушали.

Квартира была огромная, я даже потерялся: в одну кладовку помещалась вся моя однушка. Я сделал шаг наугад и попал в ванную. Она была странно велика. В центре — сама ванна, окаймлённая мрамором и холодом. Я увидел в ней раскрашенный домик для резинового утёнка, но тут же смекнул, что резиновые утята обычно меньше в сорок раз…

— Парень, ты в порядке?

Я сидел на газоне и отжимал плащ, футболка пристала к телу. У моего плеча сидел на корточках мужик в джинсовом костюме.

— Да… Замечательно… Я сейчас… — ответил я заторможенно, накинул мокрый плащ и поспешил к метро.

Обида плетью била по моим мокрым ногам. Значит, свинцовоглазки никогда не существовало. Но был ли это сон? Нет. Я сидел на газоне, не закрывая глаз. Просто фантазия. Но так ярко? Ребятам решил не рассказывать — подумают ещё, что жульничаю. Да и после визита Нади отношение к женщинам в квартире установилось известно какое.

Студентов я гонял на совесть. Между ясностью улицы и неизвестностью переулка всегда выбирал последнее. Еда обрела метафизический смысл.

Я плёлся по кромке тротуара — меж людей и машин. Фонари и дома прохаживались мимо. Звёздное небо уставилось на меня россыпью кошачьих глаз. Свежо — даже холодно. Радостно шагая, я опять держал руку у горла и предвкушал жаркое дыхание метро. В животе кувыркались и переругивались пустоты.

Вдруг я понял, что ударился обо что-то. Или об кого-то. Сил вертеть головой не было, и я медленно шарил взглядом. На перекрёстке ни души, ни машины. И это Старая Басманная! Хоть бы мальчонка какой чётки продавал… В такой час и Садовое перебегать не страшно!

— Вы бы поостереглись, молодой человек, — раздалось откуда-то.

Не жалея сил и не выпуская своего горла из ладони, я огляделся.

— Не понимаю, о чём вы? — сказал я, стараясь на всякий случай, чтоб меня было слышно со всех сторон.

— А всё-таки — вы поостереглись бы.

Теперь понял: говорил дорожный знак. «Кирпич» — если точнее.

— Но я же ничего никому не сделал, — оправдывался я.

— А себе?

Знак точно наклонился ко мне; я шарахнулся на проезжую часть.

— Вы на тротуар-то вернитесь. Нервный какой! — Я сделал несколько шагов к нему, и тогда тот спросил: — У вас закурить не найдётся?

Я зашарил по карманам, нашёл сигарету, раскурил и воткнул в дырочку на столбе: там, мне казалось, у него должно быть горло.

— Вы очень добры, — сказал мне знак.

— Пустяки! Вы домой? — полюбопытствовал я.

— Да нет, я тут постою.

— Тогда до свидания?

— Счастливо! — Я повернулся к знаку спиной и продолжил двигаться к Садовому. Он докрикнул: — Но вы б границу не переступали, молодой человек! Вам там не очень понравится.

Я приоглянулся с улыбчивым кивком и ускорил шаг, твёрдо решив на Басманной — что Старой, что Новой — не появляться. А Садовое я хорошо перебежал, мне понравилось.

На Лубянке (или это была Болотная?) я присел на леденящий зад парапет: притомился гонять студентов, зато булавкой заколол воротник и освободил руку. Глядел вниз — на тени: ноги сплелись с ногами, головы упёрлись в туловища, всё спуталось, и это же «всё» — ещё и двигалось.

Чтобы отвлечься, я решил побаловаться спичками: поджигал — и отстреливал щелчком пальцев: увлекло необычайно. Вдруг — вижу: дом горит вовсю. Я не заметил, как устроил поджог, и медленно покраснел лицом. Я оглянулся и разинул рот — полыхали все дома кругом: страшно, с треском, с пылом. Вокруг ходили обладатели теней, совершенно не обращая на пожар внимания. Я встал на парапет и стал искать слово. Товарищи? Дряхло. Граждане? Вульгарно. А если…

— Братья и се́стры!

Несколько взглядов вздыбились — я беззвучно открывал рот и разводил руками, показывая по сторонам. Какой-то парень, проходя мимо, сочувственно похлопал меня по ноге и дальше пошёл.

— Трёхкопеечная свечка… вернулась!