Лицей 2020. Четвертый выпуск

— У нас кум новый, — обозначил тот, — принципиальный. Штрафует ни за что.

— Я нормально буду, — зачем-то объяснялся Швей, хотя понятно было, Трактор ничего не решает.

— Впрягусь, попробую. Нужны будут шишки — обращайся.

На зоне Швей вроде бы завязал с наркотой. Но Трактор соблазнительно рассказывал о качестве товара и достойной цене. Прикинул, сколько осталось денег. На пару коробков. Кивнул. Надо чем-то разбавлять свободу.

Гашик крутанул его против земной оси. Пыхнул жар, насытился цветом вечер, дождь пролился радугой. Швей бесцельно мотался по району. Ни одной знакомой рожи: одни вымерли, других посадили. Теперь бывший босяк стал никем — никто его не узнавал.

У «Красного-Белого» встретил шайку молодой гопоты. Хотел стрельнуть сигаретку, но один из них опередил и сам предъявил за свободу передвижения.

— Ты кто по жизни? — спросил плечистый, высоченный.

Швей улыбнулся.

— Я, — сказал, — с той станции, куда ты, пацан, не доедешь.

Первый удар не почувствовал. Пролетел меж глаз тяжёлый скалистый кулак. От второго пошатнулся, но тоже ни боли, ни сожаления. Били в бочину и живот. Обкуренный Швей ухохатывался.

— Какой-то непробиваемый.

Он лежал возле остановки в осенней луже. Вечер пытался его спрятать, но выдавали проклятые фонари. Приход отступил, трезвость принесла ощущение. Тело ныло и сверлило. Вот она, жизнь. Живой и настоящий.

Обнаружил пред собой знакомые берцы — соседний цех батрачил на поставку ведомственной обуви.

— Пацаны, — засмеялся Швей, — родные мои! Здарова!

— Здравия желаю, — произнесли пэпээсники.

Никогда раньше он так не радовался мусорам.

* * *

— Колян, ты слышал, да? Швей на свободе.

Степнов сразу не сообразил, о ком речь. Потом вспомнил одно из первых дел. Ну да, был такой Шамиль Варгаев. «Ш.В.», отсюда и прозвище. Разбой с применением оружия. Тогда пришлось не спать почти трое суток. Все эти неотложные следственные действия, задержания, ходатайства в суд.

— Рад за него, — пробурчал Степнов, не понимая, чем так впечатлён Жарков — оперативник из УгРо.

— Я тебе говорю — Швей откинулся. А это что значит?

— Что значит? — монотонно повторил Степнов. У него горел срок, и утром дело по очередной краже следовало передать в прокуратуру.

— Да ты чего, ты заработался, что ли? — суетился Гоша. Он приблизился к столу следака и захлопнул ноутбук.

— Нормально? Я только… И не кури в кабинете. У меня тут цветы, и вообще…

Но Жарков не обращал внимания на его недовольство и восторженно кружил по кабинету, будто получил незаслуженную премию или добился права на встречу с новенькой из канцелярии.

— Вчера заявили грабёж.

— Я в курсе, — перебил Степнов, — вместе выезжали.

— Да, — согласился Гоша, — вместе. Я потому к тебе и пришёл. Ты понимаешь?

— Слушай, мне вечером Калечу докладывать по делу. Либо говори, либо иди работай. И ещё, что там по моему поручению? Ты отработал гаражный массив?

Опер менял точки дислокации и повторял: «ага-ага». От стены с доской, где Степнов рисовал обычно следственные схемы, к другой стене, у которой почти в офицерский ряд стройно были расставлены горшки с фикусами и какими-то ещё комнатными растениями.

— Это Швей! Сто пудов, — обозначил Гоша.

— С чего ты взял? Мало ли утырков на районе.

— Так шьёт только наш портной, — хохотнул оперативник, — почерк, Коля, не подделаешь. Дерзко, прямо у магазина. И Швей только освободился.

Ударил кулаком в стену, осыпался кусок древней штукатурки.

Старое здание на улице Белинского доживало свой профессиональный срок. Раньше здесь собирались декабристы, потом, до прихода советской власти, жил священник, а теперь обитал полицейский отдел. Личный состав ждал переезда в соседнюю постройку с тремя этажами и потихоньку уже собирал вещи в надежде, что в новом месте начнётся новая жизнь с высокой раскрываемостью и достойной оценкой служебной деятельности.

Степнов убедился, что трещина сохранила прежние размеры, и кивнул оперу на веник.

— Да ладно, — махнул Жарков, — я преступление раскрыл, а ты… Спорим на штукарь, он явку напишет? Через час принесу! Спорим, а?

— Ты ещё пятихатку торчишь, не забывай.

— Да помню я, помню, — забормотал оперативник и спешно покинул кабинет, растворившись в коридорной пыли.

Степнов разбудил компьютер и вернулся к работе. Если никто не станет отвлекать, через пару часов закончит. Хотел на ключ закрыться, но с приходом Калеча — нового начследствия, прибывшего из забытого северного города, — возбранялось любое проявление инициативы. Утренняя планёрка теперь начиналась не в восемь, а в семь тридцать пять, к шести вечера — письменный отчёт о проделанной работе, а ещё дресс-код. Калеч распорядился, чтобы каждый следователь носил тёмные брюки и белую рубашку с галстуком, а единственную девушку обязал перейти с джинсов на юбку ниже колен. Поощрялось ношение формы, но форму никто не любил: размер зачастую не соответствовал, материал моментально изнашивался — мешковатые куртки, тесные штаны. Казалось, шили форму целенаправленно плохо, с презрением и оправданной ненавистью.

— Вы, — говорил Калеч, — лицо нашей службы. Белая кость, голубая кровь.