Лицей, который не кончается

Однако заключительный 82-й лист «Бедствий войны» – «Это и есть истина». Снова женщина, но – воскресшая, земная, готовая любить и рожать. На голове у нее – венок из полевых цветов. Мужчина с мотыгой. Овца. Снопы. Фруктовое дерево. Корзина, полная плодов. Только что прошла гроза. Все вымыто дождем, зеркальные лужи и огромное яркое-яркое солнце. «Живая жизнь». «Самое простое»…

А последняя, самая последняя из картин художника – «Молочница из Бордо».

И, может быть, на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.

В картине этой чувствуется кисть юного Гойи, автора солнечных гобеленов, ничем, казалось, не предвещавших «Сны разума», «черные картины», и напоминающих лицейские, юношеские стихи Пушкина. Но в ее просветленной печали отражение невозвратных, незабытых потерь и ничем не отнятых, навсегда приобретенных «простых» истин восьмидесятилетнего Гойи.

Это бесконечно трудно почувствовать, продумать и, главное, сказать так, чтобы все тебе поверили безоговорочно:

Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!

«Сон разума порождает чудовищ». Пробужденный разум их побеждает…

Пушкин есть Пушкин. И Гойя есть Гойя. Немыслимы они оба без солнца.

Ну, разумеется, подчеркну: не так просто обстоит дело, будто, скажем, в «Сеятеле» Пушкин «ошибался», а в «Пророке» избавился от ошибки. И не так просто обстоит дело, будто в своих «черных картинах» Гойя отошел от истины, а в своих просветленных – вернулся к ней. Трудно представить себе суждение более примитивное, чем это. Тем не менее оно поразительно живуче, хотя все чаще маскируется, боясь выглядеть неприличным. Из его логики следует в конечном счете одно: «ошибочное» надо отбросить, а «верное» – восхвалить…

Да ведь и там, и там – беззаветный, жертвенный поиск истины.

Попробуем, осмелимся, однако, смыть за Пушкина и Гойю их печальные строки – и? И что тогда поймем мы в Пушкине и в Гойе? Что поймем в искусстве и в жизни? Ведь, в сущности, художник создает не просто отдельные произведения: сами эти произведения – не что иное, как лишь отдельные главы, главы одного-единственного произведения, которое пишется всю его жизнь и которое остается незаконченным. Между этими главами могут быть, есть, должны быть противоречия, которые, по Гегелю, «ведут вперед». И ликвидировать любую сторону этих противоречий – значит убить целое, потому что ни одна глава не может быть понята сколько-нибудь глубоко без всех других.

«Пророк» и «Памятник», «Вакхическая песнь» и «Элегия» непознаваемы без «Сеятеля» и «Демона», без «Поэта и толпы», без «Странника» и «Бесов». И солнечные произведения Гойи непознаваемы без его «черной живописи». И наоборот. Много противоречий было у Пушкина и Гойи, но одного противоречия не было – противоречия между их художественным словом и убеждениями, чувствами, мыслями: никогда не лгали они ни себе, ни миру – ни в бедах, ни в радостях, ни в отчаянии, ни в надежде.

И связаны они, конечно, далеко не только теми двадцатью девятью годами, которые прожили одновременно. Их связь несравненно и глубже, и шире. Она опосредована той мировой художественной культурой, для которой нет ни временных, ни пространственных границ и все великие представители которой суть настоящие навсегдашние современники, сколько бы веков ни отделяло их друг от друга.

Скажут: а сколько еще параллелей можно подобрать к Пушкину из жизни и творчества других художников, живописцев, графиков, скульпторов и музыкантов, не говоря уже о писателях и поэтах? Конечно, много. И прекрасно, что много. И – надо подбирать. Бетховен, например, соответствует Пушкину не меньше, чем русские романсы и даже Моцарт. Моцарт умер в 1791-м, когда только-только начинался тот пир, который обернулся столь горьким похмельем. Когда только-только разворачивалась таинственная игра, героическую и страшную музыку которой выразил Бетховен.

«Чему, чему свидетели мы были!», «Я это видел…» – Бетховен мог бы подписаться под этими словами – и подписался всей своей музыкой.

Не на таком ли подборе основаны все сравнительные исследования в различных видах творчества, все типологии искусств, структурный анализ и т. п.? Только не забывать бы, что методы эти – не самоцель, а в конечном счете лишь средство, средство выявления общности, законов познания, законов творчества и самой человеческой жизни.

Насквозь русский поэт Пушкин и насквозь испанский художник Гойя – родные братья по духу, обладавшие мужеством не закрывать глаза на зло и не терять надежды на избавление от него.