Лицей, который не кончается

Гойя – Пушкин – Достоевский. Все они – наши современники.

Да, сама жизнь сегодня словно начиталась Достоевского – настолько оправдались, утысячерились мучившие его тревоги. Но тем более – как нуждаемся мы в тысячекратном усилении самого простого, пушкинского «Да здравствует солнце, да скроется тьма!». И как хотелось бы наконец сказать: сама жизнь начиталась Пушкина! Значит, спасена.

Пушкин и Достоевский

Какую тайну унес с собой Пушкин?

Кто не знает этих слов Достоевского, произнесенных им на заседании Общества любителей русской словесности в июне 1880 г.: «Жил бы Пушкин долее, так и между нами было бы, может быть, менее недоразумений и споров, чем видим теперь. <…> Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем».

Я долго колебался, робел, откладывал сказать прямо то, что думаю об этой тайне. Решусь именно потому, что тайна эта (то есть ее разгадка) и начертана, мне кажется, самим Достоевским, начертана действительно яснее ясного.

Тайна эта из тех, о которых он сам же и говорил: «Самое простое понимается всегда лишь под конец…» («Подросток»).

В чем же тайна?

Тайна – идея всепримирения. Всепримирение и с другими народами, и внутри себя. Так просто? Эка невидаль! Да, просто, так просто, что мир уже тысячелетиями не может наладить эту простоту и перепробовал все, что мудренее и глупее, пока не сделалась эта простота вопросом нашей жизни и смерти. Тайну разгадывает сама жизнь, русская и общечеловеческая, разгадывает потому, что не хочет умирать. Тайну нужно было «выжить», выстрадать. Пушкин мог бы «сократить времена и сроки» в постижении этой тайны. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем – тайну Пушкина, тайну России.

А что такое Россия? Что такое русский народ? Богоносец или дьяволоносец?

А ведь когда приступал Достоевский к работе над речью… Вот когда он источал ненависть, озлобление («натура моя подлая»), и если бы в этом тоне и сказал бы свою речь, вот тогда бы можно было сказать о нем словами героя из «Сна смешного человека», но уже в прямом их смысле: «Я их всех заразил», «я… развратил их всех!» и: «Да, да, кончилось тем, что я развратил их всех! <…> Знаю только, что причиною грехопадения был я. Как скверная трихина, как атом чумы, заражающий целые государства, так и я заразил собой всю эту счастливую, безгрешную до меня землю».

В Достоевском всю жизнь боролся пророк с исповедальщиком, вернее наоборот. Предел этой борьбы – речь о Пушкине.

Предположим: мы знаем текст пушкинской речи Достоевского, знаем, что было до нее, и ничего не знаем о том, что произошло 8 июня 1880 года, когда она была произнесена. Что можно о ней сказать?

Во-первых, по сравнению со всеми предыдущими высказываниями Достоевского о Пушкине ничего нового, по существу, в ней нет. Можно взять каждый абзац этой речи и, как это делается обычно, подобрать к нему (параллельно, в два столбика) соответствующие, в большинстве случаев дословно совпадающие цитаты. Речь минус все предыдущее: остаток будет минимальным. Впрочем, было бы даже странно, случись это иначе.

Во-вторых, если проследить его настроенность с момента работы над речью (самое начало мая) до ночи с 7 на 8 июня, то возникает ощущение нарастающего ужесточения. Достоевский готовится дать настоящее генеральное сражение (своего рода Аустерлиц) всем своим давним противникам. Сплошная военная терминология: «война», «бой», «ратовал», «поле боя». Все время об «интригах» («нас хотят унизить», «клакеры»).

Особенно раздражает его вождь противной «партии» – Тургенев. С ним давние счеты, от него (и ему) незабываемые обиды, еще с 40-х годов. Тут и финансовые недоразумения (Достоевский брал у него в долг деньги на несколько недель, отдал через несколько лет). Тут и карикатура на Тургенева в «Бесах» (Кармазинов), и Тургенев в долгу, конечно, не остался. Каждый из них заочно говорил о другом такое, за что впору было вызывать на дуэль, и почти все это обоим было хорошо известно.

А тут еще всплыла как раз в эти дни история с каймой (дескать, Достоевский в 40-х годах потребовал, чтобы его произведения, в отличие от произведений других авторов, печатались обведенными какой-то претенциозной каймой).

Прибавим сюда слухи, опасения: дадут, не дадут выступить, в каком порядке… Высокое, идейное, бытовое, сиюминутное, давнее, мелкое – опять все сплелось, опять перемешалось. Неужели и тут осуществятся давнишние слова: «Везде-то и во всем я до последнего предела дохожу, всю жизнь за черту переходил. Бес тотчас же сыграл со мной шутку…»

Что можно, что надо было ожидать от речи 8 июня? Чего угодно, только не того, что произошло: самое неожиданное, самое, казалось, немыслимое, невозможное: небывалый энтузиазм примирения. Тургенев и Анненков Достоевскому: «Вы гений, вы более чем гений!» Объятия. Праздник. И даже Глеб Успенский был вначале растроган…

В чем дело?

Одного-единственного объяснения быть не может.