Лицемеры

Но что если речь пойдет о загаданной цифре? Я скажу, что думаю о семерке, и тут твой здравый взгляд на вещи уже окажется бессилен. Ты будешь вглядываться в мое лицо в надежде выяснить, не испытываю ли я угрызений от того, что соврал? Что если на уме у меня на деле совсем другая цифра? Но ничто меня не выдаст. Потому что ни президент, ни семерка, что бы я с ними не сделал, угрызений моих вызвать они не способны…

Так что все мои россказни, что вписываются в рамки здравого смысла, и в то же время не трогают мое сердце, тебе не удастся опробовать на зуб.

В детстве, в пионерском лагере, мы одно время играли в подобную игру. Один из нас зажимал в кулаке камешек. Слишком мелкий, чтобы это хоть как-то отражалось на внешнем виде кулака. Достаточно было того факта, что он в нем зажат. А возможно, кулак сжимал пустоту. Остальным предлагалось это выяснить по глазам, улыбке, голосу, уверяющему, что камня в руках нет…

А после наши догадки мы сверяли с правдой. На основе этого выводились признаки лжи. И проблема выявленных признаков была в том, что они никогда не повторялись дважды. По количеству морганий, дергающимся губам и заминках в речи, врущий не отличался от того, кто не врал. Но мы продолжали искать тот самый, универсальный признак…

…пока я вдруг не осознал. От сокрытия камешка не будет последствий.

Ни врущему, ни обманутому. Не было ни сочувствия, ни стыда, ни злорадства. Врущий не подавлял в себе ни одно из этих чувств. В нем не было борьбы, и она никак не отражалась, а потому и искать в наших лицах и голосах было совершенно нечего. Это были бессмысленные детские забавы.

Да, настоящая ложь, серьезная, способная ранить, всегда оставляла за собой следы борьбы внутренних качеств человека и его мотивов. Но что делать с тем, кто слишком бессердечен, чтобы испытывать борьбу? Или с тем, кто слишком флегматичен…

— Руп, — вырвалось у Дика. Тот поднял на него голову из-за печатного станка. — В самом деле, в этом нет ничего такого. Если что-то не нравится, говори прямо… Вот, попробуй этот макет.

Руперт мельком переглянулся с Олдли и стал подготавливать принтер. Дик быстро написал в черновиках на своей почте.

Сделай так, чтобы я мог подслушать то, что тут обо мне молчат.

Не прошло и минуты, как черновики обновились.

Святое дело! Загрузи это ПО, запусти и вбей в него свой номер телефона. Он зазвонит и ты выйдешь из офиса под вежливым предлогом, а когда поднесешь его к уху, услышишь все то, что уловит звуковая карта компьютера, на котором запущено ПО.

Дик выполнил инструкции, и его телефон начал трезвонить. Спешно покинув офис, он для надежности звучно зашагал в другое крыло, чтобы у его коллег не осталось сомнений, что их сплетни останутся вне зоны слышимости. Зайдя в туалет, он поднес телефон к уху.

— Дик — толстая заноза в заднице.

— Толстая, — хрюкнул от смешка Олдли, — но короткая…

— Да, не зря же его так прозвали, — мерзко хохотнул Руперт, — Дик… Слышь, Дик… Тьфу, твою мать…

У Дика задрожали руки от гнева и обиды. Отложив телефон на раковину, он сполоснул лицо в ледяной воде и завис, уставившись на себя в грязное зеркало.

— Клянусь, если он еще раз скажет, что обложка не подходит, я ему прям здесь вмажу, — раздался голос в телефоне. — Да простит меня Боб…

— Да хер с ним… Он ростом не вышел, вот и хочет казаться важнее, чем есть. Он бы и меня шпынял, если б должность позволяла… Но нет, хорошо, что рисовать картинки много ума не надо…

— Перфекционист чертов, ты погляди… Почему он просто не может расслабиться?

— Да он и так расслабился, я видел, — вспомнил Олдли. — С новенькой то он как запел, ты бы слышал. Явно в себя поверил парень. Как думаешь, почему ее теперь здесь нет? Приболела? — он кашлянул. — Вот уж не думаю.

Дик схватил телефон и пошел обратно в офис. Войдя, он медленно обвел их взглядом. Оба молчали, будто все это время неотрывно работали, а вовсе не обсуждали его самым грязным способом. Дик шагнул к готовой распечатке и поднял ее к свету.

— Нет, не подходит.

Руперт уставился на него. Дик напрягся, готовый увернуться от удара и заехать ему в ответ. Но верстальщик удивительно умело скрывал свои эмоции за неподвижным лицом.

— Опять?

— Да, опять, — процедил Дик, с вызовом глядя ему прямо в глаза. Тот пожал плечами.

— Ладно.

Дик сделал головой пригласительный жест.

— Давай, не волнуйся. Боб простит. Мы ему ничего не скажем.

— Да чего тут прощать, краски на это уйдет всего ничего, — не понял Руперт. — Не парься.

— Да-да, — поддакнул Дик. Его глаза презрительно сузились. — Смешно мне на это смотреть.

— На что это?

— Что тут у вас, — к ним неслышно подоспел Олдли. — Дик, красивая же картинка, чего тебя так не устраивает?