Лицо другого человека. Из дневников и переписки

Обрыв отношений с живым, прекращение Мы между собою и им – нечто более страшное, чем смерть. Это конец ответственности друг за друга, конец любви, конец всего, всякого общего дела. Ты его и он тебя «предали внешнему», «предали сатане».

Величайший разрыв, происшедший в человеческом духе, случился тогда, когда однажды человек противоположил себя принципиально «среде», «объекту», «природе». Тут он порвал любовную связь с нею, любовную ответственность за нее. И он дошел до провозглашения, будто его призвание в «борьбе с природою». Во имя чего? Если во имя добра в ней, то это хорошо, ибо это – стремление добиться добра в ней, чтобы хотя некогда стать с нею Мы. Но ужас в том, что говорят о принципиальном противоположении человека и природы, когда заранее признается, что нет у них ничего общего, и тем более общего Добра! Тогда борьба человека становится лишь во имя свое, человеческое, во имя удобств, счастия, комфорта. И тогда для самого человека наступает то роковое, бесконечное оскудение духа, когда он умирает от иссякновения любви посреди своего Вавилона! Воистину «умер от голода посреди пищи и от жажды – посреди реки»!

Отвергнув от сердца природу, принципиально перестав думать о ней и с нею Мы, человек и сам умер последнею смертью. Предать Природу Сатане, уступить ее внешнему, как это делали восточные мистики, Платон и манихеи, значит предрешить и свое оскудение.

Понятна необычная тягота и бедственность церковного отлучения: «не ответственны более за него, более не Мы с ним»! Он стал внешним для нас.

Вот, понятна теперь и моя трагедия 1922–1923 года. Более всего для меня было убийственно нарушить возникшее Мы с И. И. К. Но беря на себя добиваться закрепления этого Мы обыкновенным путем, я рисковал оборвать прежнее Мы с сотаинниками в церкви. Нужно было добиться одного общего Мы для И. И. К., для всех моих сотаинников во Христе. Ибо иначе я потерял бы и все то, чем мог быть Мы для И. И. К. Все, что я мог дать другу, истекало из моего христианского труда. Красота и правда тут могли быть только в достижении общего Мы во Христовой Красоте.

А тут может дать это последнее благо только Всемогий!

Да даст же он по слову своему святому: «Вся елико просите во имя мое, даст вам, да имате радость мою исполнену в себе».

Что этим несчастным людям остается еще, кроме упорного настаивания на своем, когда пролито уже столько крови! Не признаться же, что все это было одно сплошное преступление, слишком тяжелое, чтобы кто-нибудь мог его понести! Остается лишь или погибнуть с жерновом в пучине морской, или настаивать на своем без оборачивания вспять, во что бы то ни стало, – вперед и вперед по страшному пути, кончить который может лишь Альфа и Омега, Начало и Конец. Начало Путей Божиих!

Как ужасно продолжать необходимость носить свое открытое лицо, когда на нем так много преступления и срама!

Приходится долее и долее нести «высоко поднятое чело», когда совесть подсказывает тебе, что оно преступно и оскудело, и пусто, – делать мину, что будто ничего не бывало! Куда скрыть свое лицо? Где искать ему темного пристанища?

Итак, вперед, вперед, забыв стыд, удесятерив самодовольную, самодовлеющую наглость на своем лице, обритом и подчищенном! Вперед, не оглядываясь, всегда вперед, – пусть будет потоп после нас!

Вот откуда эта слепая, самодовлеющая и в то же время втайне тревожная и страждущая затаенною богобоязнью, заголенная наглость современных лиц!

До сих пор каждое утро пели русские люди на заутрене: «Благословен грядый во имя Господне». Но постепенно так привыкли к этим словам, что повторяли их машинально, не отдавая отчета, что они значат! И докатилась наша Русь, предводимая своею интеллигенциею, до того, что замолчало в ее храмах тысячелетнее утреннее приветствие: «Благословен грядый во имя Господне». Вслед за интеллигенциею русский народ устами правителей своих сказал, что ему не нужно и не угодно более Христово Царство. Святая Русь становится Русью дьявольской, Русью противления! Новые воспитатели сделали свое дело!

Есть два общих направления в мышлении о мире в целом. Одно говорит, что мир-то в своем целом, в своих девизах, в общем направлении своего бытия – прекрасен, гармоничен и добр, но люди в нем плохи, не умеют жить, сами себе портят свою жизнь.

Другое говорит, что люди прекрасны в своих исканиях и желаниях, но они жалки и беспомощны оттого, что окружающий их мир в своем слепом мраке и страшном безразличии к прекрасному и доброму давит и уничтожает человеческие начатки.

Те, кто склонен к первому направлению, будет склонен к морализированию, к построению философии обличительно-укорительной и морализующей в отношении людей.

Склонные ко второму направлению будут проповедовать «технологическое миросозерцание» в духе социалистов современных толков: назначение человека и науки – радикальная борьба с Природой.

24 декабря 1923