Лицо другого человека. Из дневников и переписки

Религиозное сознание и религиозный опыт отличаются тем, что для него всякое мгновение, всякое переживание, всякий эпизод жизни – тайна прекрасная и единственная, а значит, и задача красоты, нераспечатываемая только из-за нашего недоумения, недомыслия и греха. Совершенное отсутствие успокоительного и вместе мертвенного ощущения: «всегда все одно и то же». Нет, всегда праздник, всегда новое бодрствование, всегда стража пред готовою открыться радостью жизни вечной. Ничего рабского, работного, ничего самоуспокоительного и пассивного. Все напряженно деятельное и устремленное к ожидаемому царю Веков, которому из глубины души поется: «Благословен грядый во имя Господне».

Не жалейте о днях и часах идеализации жизни, которые вы пережили. Вы были тогда счастливы тою гармониею, которою была для вас действительность, благодаря именно вашей идеализации. Помните, что именно идеализация приближала вас к подлинной действительности! А если потом гармония и идеализация нарушались, то это потому, что в себе самих вы носили приземистость и пороки, бессилие и слабость, которые не дали вам дотянуться до виденного!

Великий Пифагор понял в свое время, что великая гармония чисел наиболее приближала его к пониманию действительности какова она есть! Эта гармония есть покоящаяся Истина, какова она есть сама по себе, покоящаяся реальность, покоящаяся красота.

Гармония есть целое. Целое есть гармония частей. Части не предшествуют целому, и лишь целое гармоническое дает реальный смысл своим частям. Средневековые номиналисты стояли за первичность «частного». Реалисты, напротив, убеждали в первичности «общего». К тому же сводится современный спор между индивидуалистами и социалистами-контистами. Но действительность принадлежит целому, целое же есть гармоническое, и наша идеализация есть тот единственный орган, которым мы постигаем впервые реальность как гармоническое целое.

«Древо познания добра и зла» если «открыло глаза» человека, то именно в том смысле, что дало человеку понять его активность в идеализации, тогда как реальность без идеализации распадается на дисгармонирующие, противоборствующие частности. Разрушив «целое», искуситель оставил человека пред бесплодными попытками восстановить реальность из «частного» или организовать ее из «общего». Талисман «целого» ведь безвозвратно утерян вместе с секретом идеализации.

Существеннейшая особенность сумасшедших по сравнению с нормальными в том, что они не способны к общему делу, к организации, к коллективу. Они все крайние индивидуалисты, каждый погружен в себя. Впрочем, у них возможен «коллектив» в порядке дрессуры. ‹…› Нормальный коллектив, т. е. общество в собственном смысле, строится не дрессурой, а принципом собеседника.

Интегральный образ, который сейчас переживается нами, например, восприятие человеческого лица, – лучше сказать, само человеческое лицо, которое сейчас перед нашими глазами, – это определенно творимый и интегрируемый образ во времени, и лишь потом вторично мы начинаем полагать его как законченно-неподвижную форму в пространстве. Насколько нам удается уловить его своеобразную гармонию, понять его как целое, интегрирующее свои части и побеждающее их многообразие, дело идет об определенной работе наших центров, активно отбирающих отдельные рецепции, приходящие на сетчатку. Мы можем заметить, как общий интеграл лица изменяется и переинтегрируется в зависимости от новых только что уловленных черточек или от наших новых настроений. Иногда прежний сложившийся интеграл как бы расплывается в этих мелочах, разинтегровывается, перестает нас интересовать. Иногда интегрируется вновь, в новое, почти не узнаваемое целое: одно и то же лицо прекрасной Гинцбург синтегрировалось одинаково цельно и, однако, так неузнаваемо на разных портретах Серова. Еще более различны его интегралы в переделке Серова и Сомова! Едва верится, что это одно и то же лицо!

И лишь вторично, в порядке мысленного препарирования, мы отвлекаемся от текучести и временности этого интеграла и начинаем рассматривать его как вневременную постоянную форму в пространстве!

Всякий раз после молитвы я чувствую головокружение и отравление, когда опять прибегаю к табаку. В обыденной сутолоке жизни этого не бывает. Значит, то совершенное напряжение внимания, то совершенно своеобразное состояние организации моей, которое образуется в молитве, резко вырывает меня из обыденного, расслабленного состояния. Тут своя доминанта, а в обыденной инерции жизни – свои доминанты, физиологическое состояние там и тут совершенно особое. И то изобилие мысли, готовности радовать людей, всецелая любовь к людям, которые даются в молитве, и составляют то воспитание доминант, которое ощущается как действие святого Духа в человеке. Напротив, дух инерции и расслабления, требующий подкрепления в табаке, – дух мрачный и смутный, дух влияния.