– А кому ж помогать, как не тебе? Ты житие-бытие наше воочию зрил, а когда здесь на великий стол в граде Лондоне сядешь, то слову твоему велика цена будет.
– Так что ж тебе, змей-искуситель, от рода нашего потребно, что ты так о нас печешься?
– Немногого желаю. Или же многого – то не мне решать. Хочу я, – произнес тихий, но властный голос, – вражду меж родом людским и моим племенем навек закончить. О том, кто мы на самом деле есть, вам известно, и впредь еще многое узнаете. И то, что вражде меж нами смысла нет, сам, поди, видал.
В молельне повисла тишина, гнетущая и не прерываемая даже малейшим шорохом.
– Почто молчишь? – наконец вновь заговорил Андай, так и не дождавшись слов князя.
– А что мне говорить? – хмуро отозвался Мстислав. – Батюшка мой у вас в залоге, так что лишнего слова уже не скажи.
– Нечто так и не понял? – с тоской в голосе вздохнул его собеседник. – Ну что ж за упрямый народ? Не в залоге он у меня, а гостем дорогим в палатах наилучших обретается.
– Ну, слово-то что, – отозвался Мстислав.
– И окромя слов тебе резоны будут, – жестко проговорил Андай. – А нынче ступай в праву сторонь от восхода, там судьбе твоей путь начертан. И запомни, что владетели земли этой испокон веку великими драконами звались, на местном языке Пендрагонами. А только драконьего в них ничего и не было.
Гринрой погонял коня.
– Господи! Что за напасть? – крутилось у него в мозгу. – Что за несносная порода эти венценосцы? Они ничегошеньки не умеют делать сами, и стоит им посоветовать что-нибудь путное, как расхлебывать все, что они наломают, приходится мне!
Сначала Конрад с его ловкостью сонного медведя, потом бешеный волк Стефан, потом Матильда. – Гринрой задумался, желая приклеить к вдовствующей императрице какое-нибудь хлесткое звериное сравнение, но тут же отвлекся иным, маячащим впереди образом разъяренного льва с занозами во всех четырех лапах, но все еще, как и прежде, отважного и клыкастого. – Что-то надо будет говорить королю Генриху...
Ведь не объяснять же ему, право слово, отчего это вдруг я очутился в его землях и каким таким образом оказался рядом с его дочерью. А то ведь, не ровен час, не поверит, решит, что я хочу его в западню, как водится, заманить. У этого книгочея, рассказывают, от гнева до расправы и «Отче наш» не всегда прочтешь.
Размышляя таким образом, Гринрой выскочил из леса на обширную пустошь и собрался было уже пустить коня широкой рысью, но вдруг распахнул изумленно глаза, обомлел и, натянув поводья, поднял скакуна на дыбы. Прямо на него, теряясь в туманном далеке, тянулась огромная колонна рыцарей в диковинных, невиданных прежде доспехах с заостренными книзу каплевидными щитами.
– Неужели это валлийцы? – поворачивая дестроера, прошептал Гринрой. По его представлению, воины Уэльса должны были выглядеть по-иному. Однако же кто их знает? В любом случае, никакого дружественного войска, по мнению рыцаря Надкушенного Яблока, здесь однозначно не предполагалось.
Он поворотил уже коня и дал ему шпоры, как вдруг тугая петля невесть откуда взвилась у него над головой и, затянувшись на плечах, выдернула из седла, как выдергивает цирюльник изо рта больной зуб. Удар о землю – всегда неприятная штука, когда же он происходит с высоты конской спины, так и подавно.
Оглушенный падением, Гринрой открыл глаза, мотнул головой, отгоняя дурноту, и начал подниматься на колени. Вокруг него, с не меньшим удивлением разглядывая пленника, гарцевало несколько всадников в кожаных доспехах и мохнатых шапках, с колчанами, полными стрел, и гнутыми из рога луками. «Неужто сарацины? Откуда бы им здесь взяться?»
Заметив, что пленник цел и пришел в себя, дикого вида наездники подхватили его с двух сторон под локти, не смущаясь нимало громкими протестами, и поволокли к статному бородатому всаднику в остроконечном шлеме и блестящей пластинчатой броне, покрытой алым плащом.
– Кто есмь? – глядя исподлобья на полоненного, пробасил предводитель неведомого воинства.
Брови Гринроя поползли вверх. В прежние времена ему доводилось видеть приезжавших по торговым делам в Трир, Майнц и Кельн купцов из рутенских земель. Он не понимал их речи, но готов был побожиться, что перед ним никакие не валлийцы, а самые что ни на есть настоящие рутены.
– Кто ты? Как тебя зовут? – перевел Гринрою спешно приведенный к властителю благообразный монах.
– Мое имя Йоган Гринрой, – пытаясь стать в горделивую позу со связанными за спиной руками, объявил бывший оруженосец герцога Конрада Швабского.
Служитель Господа перевел его слова мрачному всаднику и тут же повернулся к допрашиваемому:
– Ты алеман?
– Я рыцарь из свиты императрицы Матильды! – объявил тот, невольно радуясь, что никто не может уличить его во лжи.
И вновь монах отвернулся, чтобы перевести повелителю смысл иноземных слов. Гринрой безучастно начал разглядывать обступавшее его воинство. И тут его точно обожгло.