Впервые я увидел, как отслаивают лоскут во время стажировки, когда еще учился в медицинской школе. К тому времени я уже довольно хорошо знал всю челюстно-лицевую бригаду, и мне сказали, что они проводят операцию на глубокой артерии, огибающей подвздошную кость, чтобы использовать фрагмент таза для исправления дефекта челюсти пациента. Я обработал руки, надел хирургический костюм и вошел в операционную. Один хирург занимался отслаиванием тазового лоскута, в то время как другой подготавливал «приемный участок», и больше всего меня в этой процедуре поразил вид полностью вскрытой с одной стороны брюшной полости. Прежде подобного мне никогда не доводилось видеть, а разрез был просто огромным. Слои брюшной стенки напоминали выскочившие из тостера куски хлеба, свисающие в разные стороны, и вид этой огромной дыры в животе пациента был просто захватывающим. Это был определенно большой шаг вперед от переломов челюсти и удаления зубов, и я испытывал волнение и невероятный страх, оттого что мои коллеги и друзья уже были способны проводить подобные процедуры, а вскоре и от меня будут ждать того же.
Тогда царящая в операционной атмосфера была мне совершенно в новинку. Я еще не привык к ослепительному белому свету – настолько яркому, что невозможно сделать фотографию, не отодвинув или не приглушив лампы, – а также к суете и активной работе двух хирургических бригад, двух групп ассистентов и анестезиологов. Между хирургами, операционными медсестрами и анестезиологами происходил непрерывный диалог, перемежающийся бряцаньем инструментов под ритм фоновой музыки. Если закрыть глаза, то можно было представить, что находишься в автомастерской, но мешал запах человеческих тканей и крови вместо бензина и моторного масла.
В медицинской школе у меня был ряд вдохновляющих учителей и наставников, включая доктора Макдугалла, акушера-консультанта, который обучал меня на последнем курсе, когда я проходил практику в акушерстве. Он не особо уважал правила и требования, и хотя курение во всех зданиях НСЗ[48]
было, разумеется, под запретом, он отводил меня в свой кабинет на тайный перекур, распахнув настежь окна, чтобы выпускать дым. Мы сидели и болтали, пока он курил, и он обильно потчевал меня всякими непристойными байками и историями из прошлого. Манера рассказывать у него, может, и отличалась от манеры Дэйва Аллена, однако курил он свою сигарету, в точности как этот старый ирландский комик: делал паузу перед затяжкой, после чего выпускал дым и выдавал ключевую фразу своей очередной истории.Одна из его баек, которая запросто могла быть взята из сценария фильма «Так держать, доктор»[49]
, рассказывала о временах, когда он с одним своим коллегой занимался подготовкой новых врачей в старой больнице Роттен Роу (Rotten Row) в Глазго. Они тогда жили в общежитии для врачей и вели весьма активную социальную жизнь. Однажды на выходных они закатили особенно бурную вечеринку, на которой присутствовали другие медработники и несколько медсестер, одна из которых провела ночь с доктором Макдугаллом. На следующее утро – хотя, скорее всего, дело было уже после полудня – он уходил из здания вместе с вышеупомянутой медсестрой, как вдруг комендант общежития для врачей высунулась из окна на первом этаже и крикнула ему вслед:– Доктор Макдугалл, а эта юная особа спала здесь сегодня ночью?
На это с подачей, которой гордился бы Кеннет Уильямс, он улыбнулся ей и крикнул в ответ:
– Ни секундочки, ни секундочки.