Лицом к лицу. О русской литературе второй половины XX – начала XXI века

Именно к «Оде», на наш взгляд, восходит главный сюжетообразующий мотив «Рождественской звезды». Мотив внезапного узнавания сыном отца (после того, как отец заглянул сыну в глаза):

И в  дружбе мудрых глаз найду для близнеца,
Какого не  скажу, то выраженье, близясь
К  которому, к  нему  – вдруг узнаешь отца
И задыхаешься, почуяв мира близость…[92]

В этих и соседних строках «Оды» присутствуют весьма существенные для «Рождественской звезды» мотивы «близости мира», лирического героя, ощущающего себя едва приметной точкой («Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят»[93]), а также соседства плоской поверхности с возвышенностью («Глазами Сталина раздвинута гора / И вдаль прищурилась равнина»[94]).

Куда важнее, на наш взгляд, обратить внимание не столько на конкретные мотивные переклички между «Одой» и «Рождественской звездой», сколько на общее для обоих поэтов пристрастие к геометрическим терминам при разработке основной темы своих стихотворений[95]. Приведем лишь несколько примеров из «Оды»: «Я б воздух расчертил на хитрые углы»[96]; «Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось»[97]; «Я б несколько гремучих линий взял»[98] и проч.

Рискуя впасть в сильное преувеличение, мы все же решимся утверждать, что стихотворение Иосифа Бродского «Рождественская звезда» можно воспринимать и как своеобразную интерпретацию мандельштамовской «Оды». Стихотворение о вожде и поэте было прочитано Бродским как стихотворение об Отце и Сыне, который, глядя в глаза Отцу, понимает, что он обречен погибнуть, спасая мир. В свете такой интерпретации совершенно неожиданное звучание и значение приобретает обещание «Воскресну я»[99], которым завершается стихотворение Мандельштама.

«Что же пишут в газетах»? (Смерть Иосифа Бродского в зеркале московской прессы)

I. Тема «Смерть поэта» – одна из сквозных для творчества Бродского – многократно привлекала внимание исследователей его стихов и прозы. В нижеследующей заметке мы сосредоточимся на тех аспектах этой богатой темы, которые до сих пор оставались в тени: мы бы хотели проанализировать отклики на смерть Бродского, напечатанные в московских газетах в конце января – начале февраля 1996 года. Следовательно (лучше сразу же в этом признаться), речь далее пойдет не столько о самом Бродском, сколько о восприятии облика и образа Бродского, как он сложился в сознании отечественного интеллигента на излете жизни поэта.

II. Первое, на что хотелось бы обратить внимание, – это местоположение большинства сообщений о смерти автора «Рождественского романса» в московских газетах. За исключением ожидаемо промолчавших «Правды» и «Советской России», а также «Российской газеты», где некролог Бродскому поместили на восьмой странице, все остальные СМИ опубликовали анонсы траурных подборок, посвященных Бродскому, на заглавных страницах – крупным шрифтом и в сопровождении фотографий покойного.

Поэтому не следует удивляться, что эпитеты «великий» и «гениальный» употреблялись авторами едва ли не всех некрологов: «Огромное гениальное чело – вот что всегда поражало меня в его портретах» (И. Медовой // Культура. 3 февраля. С. 1), зачастую, даже не как само собой разумеющиеся, а как уже поднадоевшие, затертые: «Сказать великого поэта, классика – почти невозможно из-за девальвации этих слов» (Русский ПЕН-центр // Литературная газета. 31 января. С. 3); «Он достойно, без тени экзальтации пронес через жизнь образ Великого Поэта – как человек современной мировой культуры, прекрасно осознавая его двусмысленность» (Л. Рубинштейн // Коммерсантъ-DAILY. 30 января. С. 13).