Люби СИ)

С того самого мига, когда он увидел ее, мчащуюся по пустоши в вихрях снежинок навстречу его оленю, в алом платье, на неоседланной лошади, и до того самого мгновения, когда она покинула эту комнату — покинула всего несколько минут назад, почти что по его просьбе, король эльфов всецело отпустил себя. Он жил, не оглядываясь по сторонам, горел, пульсировал — как не случалось невероятную толщу времени. Но теперь предстояло возвращаться. И искать слова. Немедля.

Долг перед народом, долг перед Лесом, на сутки словно разделенный пополам, словно ставший легче, теперь возвращался на его плечи привычным бременем, привычной почетной тяжестью.

Эльф не позволял себе лукавить.

Откладывать на потом было нельзя. Потому что уже теперь там, внизу, готов был построиться отряд, сопровождавший его в его невероятной поездке к Эребору, мало чем объяснимой и отчасти даже унизительной — Тауриэль… то, что она теперь в Дейле, также последствие его поспешности. И уже сейчас этот отряд ожидал хотя бы намека — за кого они сражались, ради кого они шли снегами, в непогоду, рискуя попасть под удар дракона. За любовницу, которую взбрело в голову завести их повелителю?..

Тауриэль. Его воспитанница, своевольная стражница, сохранившая в себе бесценный дар порывистой юности. С лаиквенди это бывает.

Вроде бы Тауриэль не жалеет о союзе с родом Дурина, хотя и поняла, что под горой жить не сумеет. Но ее следовало удержать хотя бы на год — потребовать еще более осознанного решения. Она бы не покинула Лес… через год. Время — это серьезный фактор, Владыка знал. Время истирает в пыль скалы, причем даже быстрее, чем это можно себе представить.

Тауриэль не покинула бы лес. Даже ради принца гномов, пока еще похожего если не на эльфа, то хотя бы на человека. О, возраст все расставит по местам. Отрастут нос и борода…

Ее чувства были настоящими, но не столь пламенными… не столь пламенными, как…

Как его собственные.

Жесткая вертикальная складка легла между бровей Владыки. Он едва слышно застонал — раны, зажившие снаружи, многократно зацелованные этой ночью Ольвой, давали о себе знать. Он чувствовал, что все еще не сможет есть человеческую пищу — а потому опять отламывал кусочки лембаса. И мирувор, и пара кубков чистой воды. Вода в Дейле была так себе, но сойдет, пока они не доберутся до эльфийских источников в Лесу.

Что сказать оруженосцам, страже, воинам?

Молчать до привала? Единым переходом Леса не достичь — а обоз погиб на пустоши. Ночевки будут полевыми, практически по законам военного времени.

Ничего не говорить, поддержав репутацию вздорного и сумасбродного Владыки леса, которому не писан ни единый закон? Просто скакать возле Ольвы Льюэнь, гордо подняв голову… коситься на Глорфиндейла и Элронда, и предвкушать ночевку, когда она прижмется к нему — нет, не нагая, в двух плащах, потому что шатры сгорели, но…

Трандуил опустил голову.

Но они ему писаны. Ему писаны законы эльдар.

От окна потянуло сквозняком — и в морозном духе равнинного Дейла Трандуил почувствовал привкус соли. Морской соли, морского бриза, и словно услышал крики проклятых чаек.

Навеки проклятых.

Владыка Эрин Галена ощутил в ладони тонкие пальцы жены. Тонкие, полупрозрачные. Тогда, на причале, отошли все, кто силой своей фэа, силой целебных песен помогли удержать в ней жизнь всю долгую дорогу от Сумеречья до Гавани. Элронд, Галадриэль, Келебриан, Синувирстивиэль, Леголас.

Телери подготовили великолепный корабль, оснащенный шелковыми парусами цвета надежды, и он рвался у причала, как нетерпеливый конь на привязи. Надежды у повелителя Эрин Гален не было — но он не должен был отнимать ее у Леса, и потому держался, чтобы не взойти на палубу вместе с женой.

— Наклонись ко мне… наклонись, мой воин, мой любимый, мой ненаглядный.

Он встал на колено возле резного паланкина.

— Я буду не одна… вся радость наших дней, вся радость нашей любви будет со мной. Но ты должен поклясться мне. Это мое последнее желание в здешних пределах.

— Все, что угодно…

— Клянись, если твое сердце будет готово снова открыться — ты не станешь убивать любовь скорбью. Я знаю тебя, мой горячий. Пройдут годы… одиночество погубит тебя.

— Что?.. Как ты можешь… говорить такое?..

— Клянись. Ты обещал. Я каждый миг буду ждать счастья для тебя, и им обрету покой. Клянись, что не оттолкнешь любви… если она придет к тебе. Я предвижу ее, Трандуил, моя весна. Странную, очень странную… но…

Трандуил не мог поверить тому, что слышал.

Орофер и его собственная мать уже покинули Средиземье.

Корабль ждал.

Леголас слишком юн… и не готов править.

Голубые глаза, как две угасающие звезды, требовательно смотрели на него. Тонкое, бесконечно любимое лицо на шелке подушек… длинные сияющие локоны, укутывающие небольшой сверток у ее груди.

И легкий шепот.