Любимая женщина Кэссиди; Медвежатник; Ночной патруль

– Утверждаю, что завтра нам надо отправляться. Я утверждаю…

– Отвали! – Голос Харбина разрезал комнату. – Отвали, отвали…

– Эй, Нэт… – начала Глэдден.

– И ты тоже!

Харбин вскочил со стула и взял его в руки. Стул взлетел в воздух, затем просвистел мимо стены, задев по пути кухонный шкаф и наполовину пустую бутылку с пивом, и шлепнулся на пол. Дыхание Харбина напоминало треск сломанного механизма. Он умолял сам себя остановиться, но остановиться уже не мог. А они стояли и смотрели на него, как смотрели уже много раз, когда такое случалось. Они не двигались. Они стояли и ждали, когда все кончится само собой.

– Вон отсюда! – прокричал Харбин. – Вы все, убирайтесь!

Он бросился на койку Бэйлока, его ногти насквозь прошли через простыню, потом зацепили матрац, пальцы разрывали и простыню и матрац так, словно пытались разодрать постельные принадлежности на нитки.

– Вон отсюда! – выкрикнул он. – Убирайтесь и оставьте меня одного!

Компаньоны по очереди осторожно покинули комнату.

Он стоял на коленях над одеялом, раздирая простыни, разрывая их до тех пор, пока они не превратились в мелкие клочья. Он несколько пришел в себя, скатился с одеяла, пнул стол так, что тот повалился набок, и драгоценные камни рассыпались по полу.

Он лежал на полу среди изумрудов, камни впивались ему в тело, но он этого не чувствовал. Он прикрыл глаза и прислушался к голосам в коридоре. Самым громким был голос Доомера, он звучал так громко, что перекрывал голос Бэйлока. Глэдден пронзительно кричала что–то, чего он не мог разобрать, но он знал, что произошло. Ему хотелось остаться лежать на полу и дать этому наконец случиться. Но он поднялся с пола и, слушая вопли Глэдден, пошатываясь, двинулся через комнату к двери.

И вот он уже был в холле, уже бросился между Доомером и Бэйлоком, обхватил руками колени Доомера, тесно прижавшись плечом к его бедру, сильно упираясь в пол ногами. Затем он переместил руки еще немного ниже и рванул так, что Доомер вместе с ним оказался на полу.

Глаза Доомера его не видели. Доомер смотрел сквозь него, на Бэйлока. На лице Бэйлока наблюдалось достаточно явное выражение печали. Левый глаз Бэйлока вздулся и был лилового цвета, а бровь рассечена.

Медленно поднимаясь на ноги, Харбин произнес:

– Ну ладно, все кончено.

– Ничего не кончено, – всхлипнул без слез Бэйлок.

– Если ты так полагаешь, – сказал Харбин, – не стой здесь и не раздумывай. Доомер вот он – прямо перед тобой. Если ты хочешь его ударить, давай начинай.

Бэйлок не удостоил ответом Харбина. Доомер поднялся на ноги и теперь стоял, потирая лоб так, словно у него началась дикая головная боль. Несколько раз он открывал рот, собираясь что–то сказать, но, похоже, был не в состоянии подобрать нужные слова.

Глэдден зажгла сигарету. Она наградила Харбина осуждающим взглядом:

– Все это – твоя вина.

– Я знаю, – отозвался Харбин. Не глядя на Бэйлока, он пробормотал: – Может быть, если бы некоторые люди перестали меня доводить, этого бы не произошло.

– Я тебя не доводил, – всхлипнул Бэйлок. – Я только высказал то, что думаю.

– Это не то, что ты думаешь, – возразил Харбин. – Это твоя старая песня. – Он посмотрел на Глэдден и жестом указал в сторону ванной: – Перевяжи его.

Глэдден повела Бэйлока в ванную комнату. Харбин развернулся, двинулся в спальню и принялся наводить там порядок.

В дверном проеме Доомер потирал костяшки пальцев.

– Не знаю, что на меня нашло.

Харбин поднял стол на ножки. Поставил стул на место. Собрал рассыпавшиеся камешки. Когда все они были аккуратно собраны и лежали на тряпке, расстеленной на столе, он повернулся к Доомеру и сказал:

– Ты добавил мне головной боли.

– Бэйлок добавил тебе головной боли.

– Бэйлок добавил мне воспаления мозга. А ты – головной боли.

– Я не хотел этого делать. – Доомер пошел на попятную. – Клянусь, на самом деле я не хотел его ударить.

– Именно это и есть моя головная боль. Пока ты делаешь то, что собирался сделать, ты при деле. Но когда ты теряешь голову, тебе грош цена.

– Ты сам потерял над собой контроль.

– Когда я выхожу из–под контроля, – возразил Харбин, – я молочу кулаками воздух, но не бью в лицо. – Он указал на изорванные простыни. – Я испортил это. Но я не попортил лица никому из тех, с кем работаю. Посмотри на свои кулачищи. Ты мог убить его.

Доомер шагнул в комнату и сел на краешек одеяла. Он продолжал потирать костяшки своих кулачищ:

– Почему такие вещи вообще начинаются?

– Нервы.

– Нам надо бы от них избавиться.

– Мы не можем, – сказал Харбин. – Нервы – это маленькие проволочки внутри тебя. Они всегда там находятся. И когда они натягиваются слишком туго, то лопаются.

– Это нехорошо.

– Но с этим ничего не поделаешь, – объяснял Харбин. – Разве что попробовать верно их направить, когда такое случается. Это то, что пытаюсь сделать я. Я пытаюсь их направить в определенную сторону. Вместо того чтобы направить свою руку на Бэйлока, ты должен был направить ее в стену.