Любимец

‒ Поняла! ‒ кричала в ответ мадамка. ‒ Лучше ищите его на шахте! У меня все старики и инвалиды.

И только тогда, с роковым опозданием, я понял, что разговор шел именно обо мне. Они уже знают, что спасла меня случайность ‒ лишь отсрочка! А здесь, на фабрике, я и не думал притворяться ‒ я не хромаю и не изгибаюсь… Мадамка и Лысый почти наверное могут сложить два и два и догадаться, кто из нас ‒ беглый любимец.

Но почему такая ненависть? Почему надо убивать меня? Урок другим любимцам?

Я понял, что не побегу за ними, я пошел назад по коридору.

…Ноги были как ватные. Надо было торопиться, а я медленно и обреченно брел обратно к цеху, потому что там был единственный близкий мне человек ‒ бродяжка Ирка. Но что ей сказать?

В дверях меня встретил надсмотрщик Хенрик:

‒ Ты где шатался?

Жирный заворчал на меня:

‒ Я что, один их переваливать должен?

Ирка сказала:

‒ А я испугалась, что ты пропал ‒ бежать хотела.

Она помогала Жирному вместо меня.

Я взялся за хвост ползуна ‒ шерсть его была теплой, тело мягким. Он все выскальзывал из рук.

‒ Они знают, что Кривой не любимец, ‒ сказал я, повернувшись к Ирке.

Я ведь ни разу не признавался, что я ‒ бывший любимец. Она и без меня догадалась. Ей ничего не надо было объяснять.

‒ Теперь тебя ищут?

‒ Они сказали мадамке, что я должен быть здесь, на фабрике.

‒ Найдут, ‒ сказала Ирка. ‒ Уходить надо.

‒ Они и вас хотят убить.

‒ Когда?

‒ Через пять недель.

‒ Почему?

‒ Чтобы не рассказывали, где побывали, что кушали.

Мужики с дубинками снова устроили гонки за недобитой гусеницей ‒ ползун свалился на пол, и началась такая суматоха, что мы могли с Иркой говорить спокойно, не опасаясь, что нас подслушают.

‒ Давай убежим, ‒ сказал я.

‒ Обязательно убежим! Только погодим. У меня тут дела есть.

‒ Дела?

‒ А что, разве у человека не бывает дел?

‒ Они за мной придут!

‒ Пускай приходят, ‒ сказала Ирка равнодушно. ‒ Да не суетись ты, как господская собачонка. Важно не когда приходят, а кто приходит. Подумай ты, голова садовая, зачем мадамке тебя спонсорам сдавать. Она что-нибудь лучше придумает.

‒ Они ее не будут допрашивать?

‒ Ты жизни не знаешь. И уж Машкиной жизни тем более.

Транспортер поехал вновь, выплевывая трупы гусениц, и я был вынужден включиться в работу.

Человек ко всему привыкает. К жизни на кондитерской фабрике тоже можно привыкнуть. К концу смены я уже не валился с ног от усталости, а сохранил в себе достаточно сил, чтобы пойти по фабричным дворам и закоулкам, разыскивая место, где можно убежать.

За фабричными корпусами тянулась изгородь из колючей проволоки. За ней были бетонные корпуса, низкие, приземистые; там таились инкубаторы и теплицы, где из яиц выводили гусениц, а потом подземными коридорами подросших насекомых перевозили к нам в цех, на убой, оттуда ‒ на разделку и переработку. Фабрика у нас была не маленькая!

Я пошел вдоль изгороди. Все здесь было пропитано застарелым запахом падали.

Изгородь кончалась у ворот. По ту сторону шел красный кирпичный забор. Он был старый, кое-где верхние кирпичи выпали, и если бы отыскать лестницу или хотя бы большой ящик, то можно будет перелезть через забор. Я не задумывался над тем, что я буду делать, когда убегу с фабрики, ‒ я находился во власти страха. Мне казалось, что спонсоры вот-вот вернутся, чтобы забрать меня с собой или пристрелить на месте.

Рассуждая так и крутя головой в поисках лестницы, я зашел в узкий проход между забором и складом и тут услышал впереди голоса.

Я остановился.

‒ Ты с ней поговорил? ‒ произнес женский голос.

Собеседники были отделены от меня высокой кучей ржавого металлолома.

‒ Она согласна отправить его к Маркизе. А что ты ей обещала?

‒ Мое дело.

‒ Она не обманет?

‒ Я ей достаточно пообещала.

Тут я узнал голос Ирки. Конечно, это голос Ирки! Я не узнал его сразу только потому, что слова, произнесенные этим голосом, не могли принадлежать жалкой бродяжке. Это были слова уверенной в себе особы. А кто же второй?

Я подошел поближе и постарался заглянуть в щель между грудой железа и кирпичной стеной.

Мужчина стоял ко мне спиной. В руке у него был хлыст, и он постукивал им себя по ноге. Хлысты есть у надсмотрщиков и Лысого. Нет, это был не Лысый. Для Лысого он слишком худ и мал ростом.

‒ Надо спешить, ‒ сказала Ирка.

Я мог хорошо разглядеть ее, Ирка была серьезна. Она не стояла на месте, а медленно ходила, как зверь, загнанный в клетку, ‒ два шага вправо, два шага влево.

‒ Завтра утром, ‒ сказал мужчина с хлыстом. Он оглянулся и я узнал Хенрика ‒ нашего надсмотрщика.

‒ Кто его повезет? ‒ спросила Ирка.

‒ Лысый. Кто же еще?

‒ А нельзя, чтобы ты?

‒ Нет, мадамка не согласится. Она только Лысому доверяет.

‒ Тут уж ничего не поделаешь. Мы не можем мадамке приказывать. Просить можем, а приказывать ‒ нет.

Они говорят обо мне! Как же я сразу не догадался! Они договорились с Машкой-мадамкой, чтобы меня отсюда увезти.

Великое облегчение и благодарность к Ирке и Хенрику охватили меня. И мне вовсе не было страшно, что везти меня к новому месту жительства должен был Лысый. Как-нибудь справимся…