Любимые книги

За огромные знания они дали Владимиру Ильичу кличку Старик. Хотя это только так принято считать, что за огромные знания. В принципе молодые петербургские марксисты и сами обладали довольно обширными знаниями. Они много читали, а из Маркса, по выражению Кржижановского, и вообще сделали своего рода «культ». «Встречаясь с новыми людьми, – вспоминает Кржижановский, – мы прежде всего осведомлялись об их отношении к Марксу. Я лично, например, был глубоко убежден, что из человека, который не проштудировал два или три раза „Капитал“ Маркса, никогда ничего путного выйти не может…»[8]

Да, таких людей знаниями удивить было трудно. Так откуда же все-таки взялась кличка Старик? Попробую высказать на этот счет свою гипотезу. Мне кажется, что во время споров у кого-то из участников это слово вырвалось непроизвольно, как чисто эмоциональная оценка какой-то черты характера Владимира Ильича. Стала я еще более дотошно штудировать воспоминания, особенно относящиеся к петербургскому периоду. И, как мне кажется, нашла подтверждение своей гипотезе. Самое интересное, что, перечитав массу воспоминаний, снова вернулась к тому, с чего начала, – к статье Кржижановского, в ней-то и нашла ответ. Ну да, конечно же Владимир Ильич обладал колоссальными знаниями, это было заметно даже на фоне петербургских эрудитов. Но все же главное, чем молодой Ульянов удивил петербуржцев, – это «прямо-таки поразительное знакомство с экономическим положением страны по первоисточникам статистических сборников»[9].

Однако осмелюсь такое безоговорочное восхищение автора отнести за счет того, что он писал свои воспоминания уже после смерти Ленина, уже тогда, когда многим было ясно, что именно тесная связь с жизнью, реалистичность политики и способствовали в немалой степени победе большевиков. Тогда же, в 1893 году, за 10 лет до самого рождения большевизма, это свойство Ильича могло и не всем прийтись по душе. И вот нахожу у Кржижановского фразу: «Некоторые члены нашего кружка были даже до известной степени шокированы этой своеобразной конкретностью подхода к столь теоретическому вопросу, как вопрос о создании рынка для развивающегося капитализма»[10].

А в этой фразе мне, естественно, больше всего приглянулось слово «шокированы». Еще бы! Им, молодым марксистам, пылким и рвущимся в бой, так хотелось поскорее добыть счастье для миллионов. А теория Маркса именно и оперирует миллионами пролетариев. А этот Ульянов толкует тут о каком-то конкретном безлошадном крестьянине, подсчитывает количество засеянных и незасеянных десятин, интересуется, в каких губерниях и сколько продают кустарных изделий… Вот, наверное, на одной из таких встреч у кого-то и вырвалось – Старик! Да так и закрепилось. И постепенно, когда и остальные начинали понимать важность знания жизни, важность применения марксизма к собственным проблемам, эта кличка все более и более обретала положительный, одобрительный оттенок. Постепенно друзья по борьбе забыли, что когда-то были «шокированы» столь «стариковским» подходом к делу, и дружно, вслед за своим лидером – Стариком – включились в новый этап революционной работы – в широкую агитацию среди рабочих. И уж тут-то им так пригодилось «стариковское» качество – умение от теории переходить к конкретным, реальным жизненным вопросам.

Но я, кажется, несколько отвлеклась. Однако если все же еще раз вернуться к воспоминаниям Кржижановского, то там есть и такое место: оказывается, что даже им, молодым марксистам, давшим тогда Ильичу кличку Старик, было видно, что эта кличка, несмотря ни на что, все же находилась «в самом резком контрасте с его юношеской подвижностью и бившей в нем ключом молодой энергией»[11].

Итак, когда после этих своих размышлений я решила вновь перечитать 1-й том, я уже знала, что работы, включенные в этот том, написаны Стариком, то есть человеком мудрым, зрелым, реалистичным. Теперь же мне захотелось обнаружить черты «юношеской подвижности», «молодой энергии»… И прежде всего, конечно, хотелось развеять холодящее впечатление от слов «мы пойдем не таким путем». Ведь тогда, когда ореол казненных народовольцев был еще так ярок, когда революционно настроенная молодежь буквально благоговела перед их памятью, разве можно было относиться к ним иначе, чем восторженно? И разве можно отделаться от мысли, что «не таким путем» пошел не кто иной, как родной, любимый, обожаемый брат? Разве мог Владимир Ильич так быстро залечить раны после того страшного события – ведь со дня казни Саши прошло всего семь лет.