Любимый незнакомец

– Ладно? – переспросила она. Они пристально смотрели друг на друга, словно изучая, словно запоминая. Словно вели бессловесный разговор.

– Ладно, – повторил он.

– Думаю, мы переберемся на первый этаж, – сказала она. – В вашу комнату.

– Да?

– Да. Там нам никто не будет мешать. А еще там ванна гораздо лучше, чем здесь. Но нам придется соблюсти кое-какие формальности, если… это… и правда случится.

– Подпишем очередной договор аренды? Еще на полгода? – поддразнил он, но сердце у него уже билось где-то в горле, а кольцо, лежавшее в кармане брюк, прожгло дыру у него в ноге.

– Думаю, лет на шестьдесят, – сказала она твердо.

– Шестьдесят лет в Кливленде? Мне будет сто!

– А Ленке с Зузаной – уже под двести. Не говоря о Чарли. Как думаете, может, перестроим конюшню и предложим Дарби там поселиться? Мне кажется, из конюшни выйдет хорошенький маленький домик.

– Значит, вы готовы взвалить на себя заботу о двух безработных мужчинах?

– Конечно, готова.

Он сел на кровать рядом с ней и взял ее за руку:

– Не думаю, что Дарби останется в Кливленде, милая.

– Нет? – В ее голосе ясно слышалось разочарование.

Он уставился на фотографию Джорджа Флэнагана и Дарби О’Ши. Те стояли рядом, стараясь казаться серьезными, но было заметно, что они притворяются. На раме больше не висел на ржавой цепочке медальон со святым Христофором.

– А вы, Майкл? Вы останетесь в Кливленде?

Она задала свой вопрос тихо. Спокойно. Но когда он взглянул на нее, то различил тревогу в ее разноцветных глазах. Голубое небо и коричневая земля, целый мир в одном маленьком личике. На миг он застыл, позволив себе просто смотреть, изучать тот мир, который ему хотелось назвать своим домом. А потом поднес к губам их сцепленные воедино руки и поцеловал гладкую кожу между запястьем и костяшками ее пальцев.

– Да, Дани. Останусь.

Он вынул из кармана кольцо и, ни о чем не спрашивая, не становясь на колено, надел его ей на палец.

У нее перехватило дыхание, но он все смотрел на кольцо, охваченный такой паникой, что у него не было сил поднять глаза и взглянуть на нее.

Кольцо оказалось слишком большим. Он этого боялся. Правда, его можно уменьшить или обменять, если ей больше понравится что-то другое. Днем он зашел в ювелирную лавку на углу Восточной Пятьдесят пятой и Бродвея и снова вышел спустя пятнадцать минут, лишившись почти всего, что лежало в его бумажнике. Кольцо было симпатичное – ажурная золотая филигрань, крупный красный гранат, – но он в таких вещах совершенно не разбирался. Он был уверен в той, для кого предназначалось кольцо. А само оно было простой формальностью.

Дани не вскрикнула, не вытянула руку перед собой, чтобы взглянуть на кольцо, – он знал, что женщины частенько так делают. Она сжала руку в кулак, обхватила пальцами слишком широкий золотой ободок, словно боялась, что кольцо соскользнет или, хуже того, что оно значит что-то не то.

Он прижал ее кулачок к груди, прямо к сердцу, и заставил себя взглянуть на нее. Она молчала и лишь искала глазами его глаза. Ей нужно было услышать то, что он собирался сказать.

– Ты выйдешь за меня, Дани Флэнаган? – проговорил он непослушным языком.

– Да, Майкл Мэлоун. Я выйду за тебя. – Никаких колебаний. – Но мы будем жить здесь. Ты ведь знаешь об этом?

– Знаю.

Она шумно выдохнула. Наверное, она уже давно сдерживала дыхание, потому что теперь от облегчения икнула, а потом захихикала.

В горле у него пузырилась радость, сердце полнилось под крепко сжатой в кулак рукой Дани. Он улыбнулся, не умея сдержаться, и она высвободила свою руку из его пальцев, и притянула к себе его голову, и прижалась губами к его губам. Но она широко улыбалась, и от этого ее поцелуй походил на радостный смех, а не на нежную ласку. Ему хотелось целовать ее, пока она не лишится чувств, но теперь, как бы он ни старался, он все равно не сумел бы придать своему рту подходящую для этого форму. Так что он просто улыбался, как последний дурак, и водил носом по ее шее, и обнимал ее, и тянул ее вниз, на постель.

Аромат ее кожи, такой любимый, такой знакомый, наполнил его до краев, и он замер, уткнувшись лицом в изгиб ее шеи. Ему хотелось благодарить Бога. Хотелось исповедоваться. Хотелось в восхищенном исступлении бормотать молитвы, но он вдруг понял, что не сможет произнести ни слова. Все его чувства обнажились. Дани, целая, живая, прекрасная, лежала в его объятиях, и он был дома.

– Теперь ты мне не откажешь, Мэлоун? – спросила она, и он губами ощутил, как бьется кровь в ее жилах, пока она гладит его по волосам.

– Нет, Дани, – ответил он.