I
Под вечер мать послала Липу за чем-то к соседке Шаронихе. Был на исходе июль, плыло над улицей предвечернее затишье, далекое погромыхивание ведер и плеск воды у колонки, за деревней путалось в кустах солнце. Кое-где во дворах доили коров, слышался мягкий царапающий звук молочных струек по стенкам ведра, а у калитки Шаронихи тоскливо мычала ее Катька, просилась впустить, но хозяйка загуляла: наружу неслись песни, звон стаканов и веселый голос самой Шаронихи.
Липа сняла с калитки крючок, впустила и привязала корову к ограде.
— Брось ты ее! Входи! — позвала ее хозяйка, выбежав на крыльцо.
— Теть Марусь, — заторопилась сказать Липа, — я на минутку.
— Так что ж, на пороге торчать?
— Дела у меня.
— У кого их нет, господи! У меня, видишь, еще корова недоеная. Помирать будем — и то дела найдутся. Входи, — потянула она ее. — Век большой, а погулять некогда.
— Меня Лешка ждет, — обманула Липа.
— Подождет твой Лешка, куда там! Думаешь, кроме Лешки твово, никого и нету? Я в твои годы ко всем подряд прижималась. — Она захихикала, пьяно и весело растягивая губы. — Не ломайся, я тебя с артистом познакомлю.
Шарониха ввела ее в горницу и закричала:
— Еще одну невесту добыла!
— Да ладно вам, теть Марусь, начнете теперь, — пробурчала Липа, присаживаясь возле парня в лимонной рубашке.
— Олег, — назвала его Шарониха, — ну чем не невеста?
— Я робкий, теть Марусь. Я не сумею.
— Да, робкий он! Знаем мы таких.
— А невеста-то как, согласна? — сказал Олег и смело осмотрел Липу.
Она, на секунду ответив взглядом, не замялась и не смутилась. Она давно знала, что красота ее не последняя, привыкла к себе и никогда особо не думала об этом.
«Если на нее глядеть подольше, — определил Олег, — она расхохочется».
Так почти и случилось, только она не расхохоталась, а беззвучно засмеялась.
— Это надо еще посмотреть, — прыснула Липа. — На артистов надежды нет.
Она с ухмылочкой покосилась на него и, отвернувшись, что-то шепнула подругам. Те разом прыснули губами.
— Ладно, — закончила знакомство Шарониха. — Давайте мы ее сперва пропьем, а там хоть трава не расти. Мне еще корову доить.
Липе налили стаканчик красного.
— Начнем, — потянулся Олег через стол и чокнулся.
Липа даже не взглянула на него и заговорила с подругами о своем. Потом она выпила и высоко подняла стакан: пить — так до дна!
— А вы чего, девчата? — подгоняла Шарониха. — Язви вас, да вам ли теряться! Ду-умают сидят, как старухи. Гулять надо, а не думать! У нас одна Дунька думала много — так до восьмидесяти лет и сидела в девках.
— А потом раздумала? — сказал кто-то, и все грохнули.
Только когда он взял гитару и негромко запел что-то незнакомое, она обратила внимание на его голос, тихо и просто доносивший чью-то жизнь, и на него самого, и подумала, что он точно такой же, как в роли в последнем фильме. Вчера еще, когда он выступал в клубе и рассказывал много смешных историй, которые происходили на съемках, девчонки сходили с ума и писали записки, передавая в первые ряды.
«Вот дурные! — думала Липа. — Ну артист, ну красивый, поет, все его знают, ну и что? Что ж, теперь на шею к нему вешаться? Подумаешь! Да мой Лешка еще лучше изображает. Как подопьет — дак у-у!»
— Сыграйте эту, какую вы вчера в клубе играли, — попросили подруги.
— Я ведь не пою. Это уж так.
— Да бросьте вы ломаться! — резко сказала Липа. — А то мы не знаем.
Потом выпили еще, и стало проще, все зашумели и принялись петь. Олег подыгрывал, Шарониха просила его подобрать что-нибудь постариннее, но девчата не давали, и Шарониха заключила, что в него все «втрескались».
— Зятек мой! — говорила она, припадая к нему. — Ты не обижайся! Я баба таковская, нет-нет да и сболтну что-нибудь.
— Что ты, теща! — откидывался «зять» назад. — Да где ж я еще таких тещ увижу!
— Тогда допивай. По всей, по всей.
— Я уже тяжелый.
— На последнем месяце, что ли?
— Теть Марусь, ты поосторожней не можешь? — упрекнула Липа.
— Прямо уж, застеснялась! Ты и без меня все знаешь.