Люблю тебя светло

Прибежала Липина мать, построжилась — «Тебя только за смертью посылать!» — покачала головой и ушла, наказав дочери не задерживаться и закидывать на ночь калитку. Олег и Шарониха заплясали под хлопки и частушки. Грузно разворачиваясь телом, Шарониха часто-часто притопывала и пела с таким задором и так высоко, да так много она знала частушек, прибауток, сплошь намекающих, что Липа впервые поняла, почему без нее не обходится ни одна гулянка на деревне.

— И-и-эх, язви тебя! — расходилась она все пуще. — Где мои семнадцать лет и грудь колоколом!

И пошло, и пошло.

На столах дрожали стаканы, столы отодвинули к стене, распахнули окна, зазвенело ведро, с которым хозяйка собиралась к корове.

Разогреваясь, все больше отдаваясь шуму и пляске, Липа смотрела, как выхаживают старая и молодой, в голове ее зашумело, потянуло выскочить и застрочить по полу каблуками, наперебой с Олегом, совсем простецким парнем, хотя он, конечно, не Лешка, он артист, не забывай, глупенькая, что он артист, но и Лешка не хуже, и Лешка дай бог спляшет, если все свои, если подопьет, и жалко, что его нет, уж они бы походили по кругу! А ей ведь пора уходить, но что-то ее держит, не пускает, и голова все горячей, и парень все хлестче стучит по полу, и едва ли Лешка вернулся с поля, а если и вернулся, то подождет, ничего с ним не случится, она сейчас, она только досмотрит и выйдет на крыльцо, немного поостынет и незаметно оставит компанию.

Она ухватилась на крыльце за стойку, покачиваясь, слыша летящие из комнаты слова:

Эх, я топну ногой
Да притопну другой…

Какая ночь на крыльце, и за огородом, и туда к лесу, к чутким темным полям, ах, что же это такое, откуда это? Кружится голова, расхотелось домой, колко светят звезды над головой, и так щекотно чувствуешь сонную тишину, так слабеешь от нее, пробуешь и не можешь стронуться с места, кого-то ждешь из светлой двери за спиной… Что же это такое, что с ней творится сегодня?

Кажется, он вышел, едва стихло, загремел по крылечку ведром; кажется, сказал что-то удивленно про ночь и стал близко; потом они растерялись, и тогда она, кажется, спросила, откуда он приехал и долго ли будет здесь, и он назвал Москву и какое-то число, а она еще раз обрадовалась, увидев его крупную голову, полуосвещенную светлой дверью, какой он простой, славный и как мало похож на артистов с открыток; и кажется, он подавал ей воду в ведре, придерживая ее голову ладонью, а она вздрагивала, захлебывалась и в тайности чего-то ждала.

И зато со всей ясностью запомнила она, как, напившись, придавилась к стойке и, горячея, опуская глаза, раскрыла ему свои холодные губы, сию же минуту подумала: «А Лешка?»

II

В тот вечер Лешка заночевал в поле.

Он приехал наутро запастись частями для косилки, отметиться в военном столе и заодно повидать свою Липу.

В полдень он постучал к ней, никто не ответил, и он вошел тогда без спросу, застал ее в постели.

— Дежурила, что ли? — удивился он.

— Дежурила, — сказала она и отвернулась. — А ты чего лысый?

— Так, для смеху.

— Дурной. Голова и так двухголовая.

Лешка успел где-то выпить, был весел, походил от кровати к столу, потрогал газеты и сел на краешек кровати, полез обниматься.

— Та-ак, значит. Муж приехал, а жена дрыхнет, ни о чем не думает?

— Ты, Лешка, когда подопьешь, прямо такое мелешь, аж слушать не хочется.

— А что, не так разве?

— Не знаю. Ничего не зна-аю, — тяжело сказала она.

Он встал и опять прошелся вдоль комнаты.

— Говорят, артисты уже в клубе выступали?

— Выступали.

— Что ж они там? Показывали, как они умеют выбражать?

— Рассказывали, как роли играют, как недосыпают.

— Пьют, что ли?

— Ну тебя! Тебе скажи, так ты вечно обсмеешь.

— Москвичи, одно слово, — сказал Лешка беззлобно. — Одна вон, что у Брылихи столуется, говорила: «Ой, скорей бы кончилось наше кино. Во сне вижу пятый этаж. У нас и в ванной, и в туалете такая чистота, что чай пить можно».

— А я им завидую.

— Дак кому что. В поле чище, чем в туалете. Вставай, чего нам чужая жизнь, пройдемся, да ехать надо.

Вечером она провожала его в бригаду. Ехали на Лешкином мотоцикле. Липа сидела сзади, обеими руками держалась за Лешку, капризно кричала в ухо:

— Леш, дурной, ну зачем ты голову побрил?

— Ха! — ухмыльнулся он. — Тебе не все равно.

— Нет, конечно. На кого ты теперь похож? В следующий раз побреешься — лучше не приходи.

— Ладно, учтем.

Вдоль лесополосы лежали тени. Где-то далеко стучала косилка.

— Где ты вчера была? — спросил Лешка.

— Где? — переспросила Липа и подумала, сказать или нет. — Где была, там нет, — ответила она и вспомнила вчерашний вечер.