Люблю тебя светло

Солнце еще держалось над перелесками, по сухой земле скошенной травой полегли длинные тени, а вдалеке зыбкой паутиной дрожали просторы.

Липа остановилась в сторонке. Кажется, съемки уже заканчивались. Голый по пояс мужчина в берете сидел на тележке у аппарата; парень в расшитых разными нитками брюках толкал эту тележку то вперед, то назад. Женщины сняли темные очки, прикусывали хлеб, запивали чем-то из термосов. Ничего Липа не понимала в том, что делалось среди полевых обеденных столов, осветительных ламп и ящиков. То слышались крики «еще раз!», и тогда кто-то обнимал повариху, то внезапно игра приостанавливалась, артисты удалялись в сторону, а мужчина, подавший команду, важно и хмуро прохаживался от столов до поляны, и никто его не трогал. Под кустами лежал молоденький парень, тихо напевал под гитару: «Я не третий, я не лишний». Женщины-москвички смущали Липу своими одеждами и манерами, и она пристально, с женской тщательностью оценивала артистку, с которой она как-то стояла в магазине за дорогими конфетами, вдруг затужила, показалась себе такой незавидной, деревенской, так ей нравилось все в москвичках и не нравилось в себе, что ей даже стыдно стало, когда вспомнила, как она днем наряжалась перед зеркалом и любовалась собой. Она позавидовала, какая у них интересная жизнь, как они много знают, какие у них разговоры. Тут же она постаралась представить, какие у них мужья, всю их жизнь в расторопной Москве.

— Довольно! — скомандовал мужчина. — Режим ушел.

Все побежали в автобус, рабочие стали собирать аппаратуру. Пошли по домам и женщины с соседнего хутора. Девка заговорила о второй серии какой-то картины, которую она посмотрела в городе, когда возила туда на базар помидоры.

— Он будет с черненькой, а муж черненькой останется с мордастенькой. Я б еще хотела посмотреть, там какая любовь!

Было уже совсем пасмурно, когда она заметила Олега. Он поднимался от ручья с полотенцем через плечо, высокий и красивый. Они поздоровались. Липа покраснела, оба, кажется, сразу же вспомнили ту ночь на крыльце. После заминки она сказала, что торопится в бригаду.

— Езжайте! — крикнул он шоферу автобуса. — Я пешочком пройдусь.

Они постояли у ручья ни много ни мало, но время шло.

— Ну, я пойду, — сказала она. — Уже ничего не видно.

— Я тебя провожу.

— Может, не надо, а? — осторожно попросила она, и обоим все стало ясно.

Олег не ответил. Молча перешли они ручей, пошли полем. Было уже плохо видно в нескольких шагах. Он придержал ее за руку, повернул, крепко обхватил плечи.

«Опять», — подумала она, поддаваясь волнению.

— Нет… нет, нет! — предупредила она. — Нет, это не честно.

Он закрыл ее губы своими, она сперва вскрикнула, уперлась руками, но не выдержала: ослабла и подалась ближе.

И ей стало казаться, что опять она на крыльце, опять кружение в голове, и он рядом, она ни о чем не спрашивает, а он не отвечает, но думают они о крыльце, и все то же, только страшней, и надо бы пересилить себя, упереться руками…

Белым крылом забилась над головой молния, под ногами застучали капли. Резко запахло пылью.

— Дождь, — шепотом сказал он, убирая лицо. — Что будем делать? Ты меня не боишься?

«Нет, — хотела сказать она. — Ой, что ж я делаю!..»

А ночь ближе, дождь сильней и сильней, в поле ни души, он и она, за дорогой стога, там можно укрыться, да нет, лучше не ходить, он улыбается во весь рот, и ему все просто, будто так и должно быть.

Ах, опять что-то с ней давешнее, внезапное, и грустное, и сладкое, и стыдливое.

Он берет ее за руку, притягивает, притягивает, склоняется лицом, добрый, красивый, хороший, и опять никого кругом, никого, и никто никогда бы не узнал про них, но нет, теперь она не поддастся мгновенной слабости, не обманет своего Лешку. Она вырвалась, прошептала «нет, нет» и побежала вперед без оглядки.

Учащаясь, дождь мягко и широко шел по стороне, молнии сверкали поверху, и на секунду было видно, как она бежит и бежит, оскальзываясь, то пропадая, то вспыхивая, а дождь льет и льет ей вслед.

Он неподвижно стоял к ней лицом.

«Деревня, дождь, — думал Олег. — И эта простая девчонка, и я вдруг с ней, и нет ее уже, а я стою, как мальчик, посреди дороги. Мокну… Пропади она, слава и веселая жизнь, ничего не надо, только вот чувство такое, ночью посреди дороги. К парню своему побежала. И я не догоню. Благословляю даже. Дождь, а она бежит к нему. Дождь, ночь, редко так бывает…»

И он повернулся, пошел домой, не различая дороги, а Липа в это же время бежала к своему Лешке в бригаду, бежала от случая, бежала и плакала от счастья, что ее любят, плакала и любила Лешку, не могла дождаться, когда появится полевой стан и она вскочит в комнатушку и замрет перед Лешкой.

Лешка увидел ее мокрую, напуганную, кинулся к ней, уже думая о каком-то несчастье.

— Что с тобой? Что случилось?

Он вывел ее на воздух под навес и спросил еще раз:

— Что такое?

Она заплакала, приникая к его груди:

— У-у…

— Кто-нибудь напугал? Обидел?

— Не… нет.

— Скажи, что ли.

— Поцелуй меня… Скорей, скорей… Леш… — стала шептать она, целуясь. — Не оставляй меня одну. Мне надоело.

— Ой, бабы вы, бабы, — засмеялся Лешка.