Люблю тебя светло

— Темно-русая.

— Тоже ворчит?

— Бывает.

— А тебе что! — вмешалась жена. — Тебе ничего не надо.

— Опять за старое?

— Да как же, — вздохнула она огорченно. — Ну, вы ешьте, а я побегу, найду парнишку.

«Хорошая женщина, — подумал Костя. — Добрая, застенчивая, немножко располнела, но приятная, милая женщина. Не Настя, конечно, но…»

— Расходились вчера, — кивнул муж, когда она ушла. — Да, я же тебе не досказал! На чем я кончил?

— На юг ты ее позвал.

— Ну вот! Она, конечно, в слезы: «Да здесь мать, отец, и к городу привыкла, что мы не видели в твоей деревне. Построились бы, отделились. Подумаешь, мать его обидела! Не поеду я!» Я за манатки и в общежитие к другу. Да, — передохнул он и сплюнул. — Через неделю приходит моя хорошая, моя рыжая. «Если уж ты надумал, тебя не переломишь, поехали». Продал я свой баян, помирился с тещей, и отправились на юг. Четвертый год пошел, не нравится ей у нас в хуторе.

— Скучно?

— В кино ей, видишь, надо каждый день, да вот там, дома, в Иркутске, какие концерты, да грязи нет, людно, а ты завез меня в дыру; сам вечно в командировках, никого своих, и поговорить не с кем. Такая вот песня. Да. А тут вдобавок мыши выгрызли у нее воротник на пальто — хорошее зеленое пальто, я когда-то покупал ей на Восьмое марта. Да-а, мыши — пальто, сынишка взял со стола золотые часы и подарил кому-то, а я как раз весь день корма возил, машину поставил, ребята наши намекают: сообразим на это дело? Все равно зарплата не скоро. Строили — хорошо, да мало, давай еще. И повело деревню на село. Заспорили про резину, то, се. И набрался я крепенько, чувствую: на-адо домой. Пока дополз — четыре километра от нас — темно-о! Веселый пришел, обниматься полез. Эх, как она бзыкнет! «Тебе бы только шляться, не знаю, не знаю, с кем ты пил, может, тебя и ночевать оставляли? Остался бы у нее, что ж. Все вы такие, ничего вам не нужно, возись жена с кастрюлями, а он даже дырку от мышей не может заткнуть! Уеду к матери, надоело мне!»

И тут я завелся. Как понес, как понес! Спать врозь легли. Что ж ты думаешь! Наутро собрала без меня вещички, платьишки свои, комбинации венгерские и увезла в станицу к знакомым — мы там стояли попервости после Иркутска. И сына взяла! Прихожу — разгром в комнате, что такое?! Смотрю, вечером является. Накрасилась.

«Дай мне перину и семечек».

У нас с того урожая было насушено мешка два, думали продать на масло.

«Бери, говорю, перину, все забирай! Ничего не жалко, раз такое дело».

Сидит, плачет.

«Ну, говорю, раз не хочешь жить, иди в магазин, купи поллитру, разопьем напоследок».

«Сам иди».

Дала мне денег, я — в магазин. Там замок. Прибежал к Ивановне на хату: так и так, брат приехал, десять лет не виделись. Открыла, приношу. Как засе-ели-и. Одну за другою. У нее там еще винишко было припрятано в подполье. И это махнули. Ага. Смотрю, моя чертова сибирячка пьяненькая уже без привычки. А сама плачет, сама плачет. «Дура, говорю, куда ты поедешь? Ты подумала своей головой, не? Скоро зима на дворе, а у тебя мыши воротник прогрызли, выйти не в чем. Оставайся…»

В эту минуту жена привела сына.

— Что это он вам тут рассказывает?

— Рассказываю, как ты меня бросить хотела.

— А-а, — улыбнулась она. — Стоило бы бросить. Стоило бы бросить такого отца, правда, сынок?

— Не-ет, я папку не отдам, — сказал мальчик и обнял отца за колени.

Он был славный и нежный, похожий на отца и мать:

— Хороший пацанчик, — сказал Костя.

— Весь в мать.

Дообедали и пошли к машине.

Сына посадили в кабину, а жена и Костя забрались в кузов.

— Побеседуйте, — сказал муж. — Вдруг понравитесь.

— Да хоть бы.

— Она тебе сейчас пожалуется.

— Пожалуюсь, а ты думал.

Хотя Костя ее и не спрашивал, она сама заговорила об Иркутске, о том, как они познакомились на танцах, уехали и вчера вот думали расходиться. И все было немножко по-другому, во всем уже был виноват он, но, рассказывая, она не могла сдержать улыбки. Она была доверчивая, ничего не умела скрывать в себе. И в чем-то походила на мужа.

— Говорят: бабы — дуры, — продолжала она. — А мой еще хуже бабы. Прямо иной раз зла не хватает.

Косте понравилось, как она засмеялась.

— Вы мужчины, только нас упрекаете, а за собой не видите. Я вон покричу-покричу и опять такая же. Он меня, правда, не боится. Он у меня ничего: и ребенка любит, и лишнего не выпьет, так разве, с друзьями. Но все ему не сидится. Мотался бы и мотался с места на место. Говорю ему: давай скопим деньжат, домишко продадим и уедем в город. Я на работу пойду. У меня есть удостоверение на повара. Все веселее будет. Сыну скоро в школу, музыку любит, отдали бы учиться, а где его в хуторе отдашь? Не хочет. Хоть ты ему что! В деревне, говорит, сейчас и лучше, и легче. Где же легче? Я вон пошла в ту неделю на базар в станицу, выкинула пятерку, а что я такого купила? Да ничего. Луку, картошки, ну, правда, парнишке ботиночки взяла, как раз бегать по улице. А у него и вовсе деньги не держатся. Да что там говорить!

Она замолчала и повернулась лицом к ветру.

— А у вас жена кто? — спросила он погодя. — С образованием?

— Хуже. Модистка.

— Ну-у, это еще куда ни шло. А вы отдыхать едете?