Любовь

Из всех угроз о том, что с ней сделают, если она не вернет змею, самыми неприятными были «надерем твою маленькую задницу» и «отдадим тебя Вошу». Эту последнюю угрозу она слышала много раз, и возможность того, что это сейчас и произойдет – ее отдадут старику из долины, который любил бродить по окрестностям, зажав в кулаке свой срам и распевая церковные гимны, – заставило ее вскочить с пола и, увернувшись от протянутых к ней рук, юркнуть за дверь. Дядья побежали за ней, но у нее были быстрые ноги. Псы, сидевшие на цепи, рычали ей в спину, а те, что не были на привязи, помчались следом. Выбежав на тропинку, девочка увидела Вивиан, возвращавшуюся из нужника.

– Ма! – позвала она.

– Оставьте ее в покое, жалкие хорьки! – закричала Вивиан. И перешла на бег, но очень быстро утомилась и бессильно швырнула камень, метя в спины своим младшим братьям. – Отстаньте от нее! Вернитесь, вонючие скунсы! Со мной не хотите иметь дело?

Злобные и искренние, если не сказать задорные, проклятья музыкой звучали в ушах беглянки. Босая, прижимая к груди коробку с цветными карандашами, Джуниор оставила улюлюкающих дядьев с носом, схоронившись за кустами и, дав деру, наконец смогла оторваться от них. Она остановилась только в лесу, где мечтал бы оказаться любой дровосек. Пеканы исполинского размера, каких не видывали в здешних местах аж с двадцатых годов. Клены, растопырившие по пять-шесть толстенных веток. Рожковые деревья, масляные орехи, белые кедры, тополя… Здоровые деревья вперемешку с больными. На некоторых стволах она заметила огромные черные лишайники – верные признаки болезни. А другие выглядели полными жизни, но лишь до тех пор, пока легкий игривый ветер не начинал тормошить их листву. Тогда стволы с треском переламывались и падали, точно сраженные инфарктом старики, и из трещин сыпалась медная и золотистая труха.

Перейдя с бега на шаг, Джуниор оказалась в залитых солнцем зарослях бамбука, росшего вперемешку с виргинским вьюнком. Крики и улюлюканье затихли вдали. Она подождала немного, потом взобралась на яблоню, откуда открылся вид на склон горы и часть долины. Дядьев не было видно – только просвет между деревьев, отмечавший русло лесного ручья. А еще дальше виднелась дорога.

Солнце уже стояло высоко, когда она добралась до обочины. Она не обращала внимания ни на царапины на коже, ни на застрявшие в волосах веточки, но ей было до слез жалко семи карандашей, которые сломались во время бегства, а она даже не успела еще ими попользоваться. Вивиан не могла защитить ее от Воша или дядьев, и она решила найти дом Питера Пола, подождать его где-нибудь поблизости и – что? Ну, он бы ей как-нибудь помог. Но она ни за что на свете не попросила бы вернуть ей детеныша щитомордника.

Она вышла на дорогу и не успела пройти и пятидесяти шагов, как вдруг услыхала за спиной тарахтенье грузовичка, в кузове которого сидели ее дядья. Она отпрыгнула влево, конечно, а не вправо, но они предвидели ее маневр. Передний бампер сшиб девочку, а заднее колесо размозжило ей пальцы на ноге.

Потом была тряская поездка в кузове, теплое местечко на лежанке Вивиан, вкус виски на языке, запах камфары в носу – после чего она спала как убитая, пока боль не стала совсем невыносимой. Джуниор открыла глаза, почувствовала озноб и такую ломоту во всем теле, что она не могла вздохнуть полной грудью – только заглатывала и выдувала воздух по капельке. Так она пролежала несколько дней не вставая, сначала не в силах, а потом и не желая ни плакать, ни заговорить с Вивиан, которая уверяла ее, что она должна быть благодарна дядьям за то, что те нашли ее лежащей на дороге. Ее маленькую Джун, мол, сбила машина, за рулем которой, ясное дело, сидел какой-то городской ублюдок, возомнивший о себе невесть что, и после того, как наехал на девчушку, он даже не остановился и не проверил, жива ли та, не говоря уж о том, чтобы подвезти ее до дома.

Джуниор молча наблюдала, как распухает ступня, а покрасневшие раздробленные пальцы становятся синими, потом черными, потом мраморно-бледными. А потом, заживая, пальцы срослись. Коробка с карандашами куда-то делась, и рука, что раньше сжимала коробку, теперь не выпускала нож, приготовленный ею для Воша, или для дяди, или для любого, кто попытается помешать ей совершить обычное для Поселения преступление: сбежать отсюда навсегда. Избавить себя от людей, которые погнались за ней на машине, сбили, а потом врали об этом, да еще приговаривали, будто ей еще повезло, и для которых водяная змея была ценнее маленькой девочки. Через год она сбежала. А еще через два она была накормлена, вымыта, одета, училась и горя не знала. За решеткой.