Любовь

Линда посадила Ванью в высокий стул и согрела в микроволновке банку детского питания, а я собрал все мешки с мусором, в том числе из ванной, где Ваньиными подгузниками не только было забито ведро, так что крышка стояла вертикально, но они штабелем лежали на полу, и понес все это в мусоросборник на первом этаже. Поскольку был конец недели, все контейнеры были забиты доверху, я открыл все крышки и начал скидывать куда что положено: сюда бумагу, туда непрозрачное стекло, отдельно прозрачное, затем пластик, дальше металл, потом пищевые отходы. Как всегда, я невольно отметил про себя, что в нашем доме пьют немало: существенную часть картона составляли винные пакеты, а почти все стекло представляло собой винные и водочные бутылки. Кроме того, вечные стопки журналов, дешевые вкладыши в газеты и солидные глянцевые тематические журналы. Самыми ходовыми в этом доме были мода, интерьер и устройство загородного дома. В углу по короткой стене была наспех заделанная дыра в том месте, где недавно ночью кто-то пытался пробраться в соседний парикмахерский салон. Я чуть не застукал их на месте преступления: как-то утром я проснулся в пять, вышел на площадку с чашкой кофе в руках и сразу услышал сирену сигнализации из салона. Внизу охранница разговаривала по телефону. Увидев меня, она закончила разговор и спросила, не из этого ли я дома. Я кивнул. Она сказала, что только что совершен взлом парикмахерского салона и что полиция уже едет. Я вместе с ней зашел в велосипедный чулан, дверь в него была взломана, и увидел полуметровую дыру в гипсокартонной стене. У меня вертелись на языке шутки о тщеславности воров, но я смолчал: шведка, она или не поняла бы меня, или не поняла, что смешного в моей шутке. Вот к чему приводит здешняя жизнь, думал я, закрывая крышки баков и толкая дверь подъезда, чтобы выйти покурить на улице, — я стал меньше говорить. Я покончил с простыми ситуативными беседами, вроде переброситься парой фраз с продавцом в магазине, официантом в кафе, кондуктором в поезде, с незнакомым человеком при случайном взаимодействии. Одним из самых первых приятных ощущений, когда я приезжал в Норвегию, было как раз возвращение непринужденности, открытости в общении с незнакомыми людьми; у меня сразу плечи расслаблялись. А вторым — что мне легко разобраться в соотечественниках; оно почти переполняло меня, едва я входил в зал прилета в Гардемуене: вот человек из Бергена, а тот из Тронхейма, вот из Арендала, а та, наверно, из Биркеланна? И то же самое относительно всех нюансов социального портрета человека. Кем человек работает, из какой он среды, все становилось очевидным через пару секунд, а в Швеции все было покрыто мраком. Я терял таким образом целый мир. Как умудряются люди прижиться в африканской деревне? Или японской?

Снаружи налетел ветер. Падающий снег несло по асфальту плотной комковатой массой, но временами разрывало в клочья, как будто я вышел на высокогорное плато, а не во внутренний двор города на Балтийском море. Я устроился под навесом у ворот, куда колючие зерна снега долетали редко, только при самых диких порывах ветра. Голубь неподвижно стоял на своем посту в углу, ни я, ни мои телодвижения его не интересовали. Кафе на той стороне улицы, видел я, забито под завязку, в основном молодежью. По улице за забором время от времени проходили люди, пригнувшись от ветра. Все поворачивали голову в мою сторону. Взлом, свидетелем которому я едва не стал, не был единичным случаем. Поскольку дом стоял в центре, временами им пользовались бомжи. Как-то утром я нашел одного в постирочной, он спал в глубине комнаты, привалившись к стиральной машине, вероятно, соблазнился ее теплотой, как кот. Я хлопнул дверью, поднялся на этаж, выждал несколько минут, а когда вернулся, его не было. В другой раз я встретил бомжа в подвале, спустился часов в десять вечера забрать что-то из нашего чулана, а он сидел там, бородатый и с буравящим взглядом. Я кивнул ему, взял что хотел и ушел. Естественно, следовало позвонить в полицию, это же пожароопасно, но мне бомжи не докучали, и я их не трогал.

Я затушил сигарету о стену и как приличный человек отнес окурок в большую пепельницу, думая, что, серьезно, надо бросать курить, а то легкие все время саднят. А сколько уже лет я просыпаюсь с комком тугой слизи в горле? Надо, но не сегодня, только не сегодня, сказал я сам себе вполголоса по устоявшейся в последнее время привычке и зашел в подъезд.