Любовь

Через сто метров от главной дороги отходила заросшая травой тропа к дому Видара и Ингрид, а сама дорога продолжалась еще пару километров вперед и посреди леса утыкалась в железнодорожную насыпь.

Ингрид стояла на улице и ждала нас. Едва машина остановилась, она побежала к задней двери, где сидела Ванья, и распахнула ее.

— Ах ты, моя душечка, — заворковала она. — Как я без тебя скучала!

— Вынь ее, если хочешь, — сказала Линда, открыв другую дверь. Пока Ингрид, достав Ванью, то держала ее перед собой, чтобы полюбоваться, то целовала и тискала, прижав к себе, я вытащил и собрал коляску и покатил ее к дверям дома.

— Надеюсь, вы голодные, — сказала Ингрид. — Еда готова.

Дом был старый и маленький. Со всех сторон его окружал лес, только фасад смотрел на открытый луг, куда в сумерках и на заре приходили из леса олени. Я видел, как по нему пробегали лисы и скакали зайцы. Когда-то дом построил для своей семьи небогатый крестьянин, и это до сих пор чувствовалось: хотя к изначальным двум комнатам добавилась новая часть с кухней и ванной, квадратных метров было немного. Темная гостиная была забита всем на свете, в спальню, к двум встроенным кроватям и книжным полкам в торце вряд ли можно было втиснуть что-то еще. Кроме того, имелся погреб чуть выше за домом, новый домик с двумя спальными местами и одним телевизором, а еще выше — мастерская с дровяным сараем. Когда мы приезжали в гости, Видар с Ингрид перебирались в новый домик, и по вечерам старый дом был в нашем полном распоряжении. Мало что я любил больше, чем лежать в тишине и темноте на деревянной кровати, прижимаясь к старым грубым бревнам, и глядеть в окно на звездное небо. В прошлый раз я прочел тут «Барона на дереве» Кальвино, в позапрошлый — «Дрезину» Викмарка, и мои восторги по поводу обеих книг были, видимо, в той же степени порождены обстановкой в момент чтения, настроением, ей созданным, как и собственно содержанием книг. Или все же миры этих книг особенно отзывались во мне в этой именно обстановке? Перед Викмарком я прочитал роман Бернхарда, и ничто в нем не зацепило меня в той же степени, даже близко. У Бернхарда нет открытого пространства, все заперто в тесные чуланы рефлексии; да, он написал один из самых пугающих и ошеломительных романов, какие я только читал, «Изничтожение», но я не хотел ни смотреть в ту сторону, ни двигаться. Нет, нет, как можно дальше от закрытости и принужденности, вот чего я хотел. Выйди, мой друг, на простор, как Гёльдерлин где-то сказал. Но как, черт возьми, выйти, как?

Я сел на стул у окна. Кастрюля мясного супа исходила паром посреди стола. Рядом — корзинка со свежеиспеченными булочками, бутылка минералки и три жестянки так называемого «народного пива». Линда усадила Ванью в детский стульчик, придвинула его к столу, разрезала булку, дала Ванье и пошла греть в микроволновке баночку детского питания. Ингрид забрала у нее банку, и Линда села за стол рядом со мной. Видар напротив нас мусолил бороду большим и указательным пальцами и смотрел на нас с полуулыбкой.

— Начинайте есть, пожалуйста! — крикнула Ингрид из кухни.

Линда погладила меня по руке. Видар кивнул ей, и Линда взялась разливать суп. Светло-зеленые кружочки порея и оранжевые моркови, желтовато-белые скобочки кольраби и большие серые куски мяса, то с красноватыми волокнами на срезе, то чуть ли не с голубоватым блестящим боком. Плоские белые кости, на которых держится мясо, гладкие, как отполированные камни, или шершавые и пористые. Все плавало в горячем бульоне с блестками жира, которые схватятся, едва бульон остынет, но сейчас сверкают мелкими, почти прозрачными бусинами в мутной жидкости.

— Изумительно, как всегда, — сказал я и взглянул на Ингрид, она сидела рядом с Ваньей и дула на ее еду.