Любовь

Что тут у нас с поощрениями, с близостью необязательной? А Вы знаете, немного есть. Свидания, танцульки:

«Никогда ещё не двигался я так свободно. Я не чувствовал собственного тела. Подумай, Вильгельм, – держать в своих объятиях прелестнейшую девушку, точно вихрь носиться с ней, ничего не видя вокруг…»

Встречи, прогулки под ручку, посиделки:

«Когда во время беседы она кладёт руку на мою, и, увлёкшись спором, придвигается ко мне ближе, и её божественное дыхание достигает моих губ… »

«А, какой трепет пробегает у меня по жилам, когда пальцы наши соприкоснуться невзначай или нога моя под столом встретит её ножку! Я отшатываюсь, как от огня, но тайная сила влечёт меня обратно – и голова идёт кругом!»

А вот у Лотты с головой всё было обычно и ровно. Она привыкла к Вертеру: деликатному сопровождающему, приятному собеседнику, чувствительному другу-приятелю, который разбирался в стихах, в музыке, имел любопытные суждения. Вертер закрывал романтическую составляющую любви и давал то, чего жених, – а потом и муж – Альберт не мог дать по причине своей всегдашней занятости, излишней практичности и крестьянской приземлённости. В то же время Альберт полностью устраивал как глава семьи и как мужчина, с которым она делила ложе. Лотта любила Вертера, как любит брата сестра. А может, как сто тысяч сестёр. Мечтала женить его на какой-нибудь своей близкой подруге, чтобы обезопасить их платонические отношения от людской молвы. Сделать отношения дружескими с едва заметной долей флирта… Не получилось. Любовь Вертера росла, крепла, ширилась, тревожилась, требовала взаимности.

И вот разрязка:

«Сознание её помутилось, она сжала его руки, в порыве сострадания склонилась над ним, и их пылающие щёки соприкоснулись. Всё вокруг перестало существовать. Он стиснул её в объятьях и покрыл неистовыми поцелуями её трепетные лепечущие губы.

– Вертер! – крикнула она сдавленным голосом, отворачиваясь от него. – Вертер! – и беспомощным движением попыталась отстранить его. – Вертер! – повторила она тоном благородной решимости.

Он не стал противиться, разжал объятия и, не помня себя, упал к её ногам.

– Это не повторится, вы больше не увидите меня, Вертер! – И, бросив на страдальца взгляд, исполненный любви, выбежала в соседнюю комнату и заперлась на ключ…»

Серкидон! Да Вы же всё это читали! Помните, как несчастный молил под дверью: «Лотта, Лотта! Одно словечко! На прощание!»

Она молчала. А молчать надо было раньше, когда он спрашивал: «Как вас, девушка, зовут?» Сейчас, когда ситуация так закручена и так взлохмачена, Вертера нужно было успокаивать, утихомиривать, урезонивать, в лоб чмокнуть (пока он, этот лобик, тёплый), что-то небольшое и необязательное обязательно ему пообещать. Чтобы был у несчастного смысл дальнейшей жизни. А так он крикнул: «Прощай навеки!», шатаясь, ушёл, заперся в своей комнате и… застрелился.

Потрясение Лотты было столь велико, что Альберт был у постели жены в тревоге за её жизнь.

Вряд ли, Серкидон, нам следует что-то добавлять к этому наказанию.

Дело №3. Катя.

Самое пустое и легкомысленное создание. Сначала поговорим о том, насколько далеко ушли отношения. Тут есть о чём поговорить. Целомудренный Иван Алексеевич про эротические дела молодых вынужден был написать:

«Они с Катей ещё не переступили последней черты близости, хотя позволяли себе в те часы, когда оставались одни, слишком многое…»

И:

«Душа Кати или тело доводило его почти до обморока, до какого-то предсмертного блаженства, когда он расстёгивал её кофточку и целовал её грудь, райски прелестную и девственную, раскрытую с какой-то душу потрясающей покорностью, бесстыдностью чистейшей невинности?»

Мите было о чём вспомнить в деревне.

Вы меня можете спросить: как же Митя продолжал любить Катю, если он слышал её фальшивые декламации, видел её избыточное желание пробиться, быть на виду, находиться среди вздохов, пересудов, в лучах славы?

Но ведь ещё Платон говорил, что «любовь – это тяга не ко всему человеку, а только к тому хорошему, что в нём есть». В Кате хорошее было несомненно. По-своему она была к Мите привязана, заботилась о нём. «Она даже ходила с ним покупать дорожные ремни, точно она была его невеста или жена…», плакала пред Митиным отъездом и «смотрела на него непритворно любящим и грустным взглядом».

Правда, если женщина лицедейка, то поди разберись, где искренность, а где притворство… Конечно, знай она, что последует за получением рокового письма, она бы… Но всё же, давайте припаяем ей год условно с запрещением артистической деятельности.

Теперь, пока я не снял мантию, быстро разберёмся с делами древнегреческими. Вспоминайте, Серкидон, вспоминайте тамошних героев и героек.

Федра и Ипполит.

Легче всего свалить всю вину на Афродиту, но мы делать этого не будем. Потому что богиня легко может превратить меня в червячка, а Вас в паучка. Причём паучка не способного к любви. Представляете, прилетает к Вам мушка, потрясает прекрасными крылышками, а Вы к ней равнодушны?..