Любовь

Завистливый прозаик, но прекрасный поэт Николай Некрасов, приглашая открыть для себя страну-любовь, утверждал:

Розы там цветут душистее,

Там лазурней небеса,

Соловьи там голосистее,

Густолиственней леса…

А дубровы, соответственно, широкошумнее.

Антон Чехов увидел в королеве человеческий чувств (и только в ней одной!) земное счастье: «Любовь юная, прелестная, поэтическая, уносящая в мир грёз, – на земле только она может дать счастье!»

Серён Кьеркегор – открыл радость первой любви: «Самая прекрасная пора жизни – пора первой любви: каждое свидание, каждый взгляд приносят какую-нибудь новую радость».

Анатолий Луначарский73 нашёл, что любовь – украшение: «Любовь является великим украшением жизни. Она заставляет природу цвести, играть красками, петь чудеснейшие песни, танцевать великолепные танцы».

И всё это верно! Героиня Карамзина Елизавета Ивановна, которую мы знаем как бедную Лизу из «Бедной Лизы», влюблённая первой любовью, радостная и счастливая, восторгалась: «Ах, матушка! Какое прекрасное утро! Как всё весело в поле! Никогда жаворонки так хорошо не певали, никогда солнце так светло не светило, никогда цветы так приятно не пахли!»

Американский философ и поэт Ралф Эмерсон74 в книге «Опыты» пишет о милых безумиях любви: «…сердце бешено колотится при едином звуке любимого голоса, а в тайниках души находится место всякому пустяку, связанному с дорогим существом; когда мы всё – зрение, если она рядом, и всё – память, если она далеко; когда юноша готов вечно бродить под окнами любимой и часами созерцать её перчатку или вуаль, ленту или колёса её экипажа…»

Но и этого мало, Эмерсон утверждает, что меняется мироощущение влюблённого человека: «Страсть заново творит окружающий юношу мир. Теперь всё сущее полно для него жизни и значения. Природа проникнута мыслью. Каждая птичка в ветвях дерева поёт для его души, для его сердца. Он почти понимает её язык. Облака обращают к нему свои лица. Деревья в лесу, колышимая ветерком трава, цветы, что поднимают над ней свои головки, обладают разумом; и он почти боится доверить им секрет, который они так хотят выведать…»

Заметили, Серкидон, в отрывке написано «юноша». Любовь – дело молодое, как всякий стресс, она легче переносится в молодости. Что было обозначено в самом начале нашей переписки.

Духовные перемены, описанные Эмерсоном, испытал и Митя из повести Бунина. Анализируя чувство бунинского героя, Юрий Рюриков пишет: «Любовь резко переменила всё его отношение к людям, к вещам, к миру, и всё перед ним встало вдруг в новом свете. Странное чувство всё больше утверждалось в нём. Ему казалось, что весь мир плывёт, как в зыбком мираже, и всё в нём колеблется, обволокнутое каким-то знойным маревом. Вещи теряют свой чёткий очерк, в каждой из них теперь как будто появляется своя душа, живёт ещё что-то сверх неё самой. Это что-то, эта душа, которая в них живёт и одухотворяет всё в них, – это его любовь к Кате. Она присутствует в каждом листе, в каждом крике птицы, в каждом комке земли… Тысячи нитей как бы свились между ним и миром, и весь этот мир таинственно вобрала, втянула в себя любовь, обволокла всё в нём и всего его…»

Это и есть тот самый иллюзион с множеством кривых и прочих зеркал, который мы с Вами уже оговаривали.

Далее у Юрия Борисовича следует: «Человек, который любит, видит в жизни куда больше красоты, чем тот, кто не любит. Возникает как бы особая эстетика любви. Серый плащ привычности спадает с вещей и открывает их сокровенную прелесть, которая недоступна простому взгляду, не увлажнённому влагой восторга, счастья, любви… Эта пелена счастья как бы задерживает тусклые лучи привычности, она меняет глаз человека, делает его поразительно чутким к красоте…»

После упоминаний русского Вертера – Мити, самое время дать слово самому Вертеру: «Вильгельм, что нам мир без любви! То же, что волшебный фонарь без света. Едва ты вставляешь в него лампочку, как яркие картины запестреют на белой стене! И пусть это будет только мимолётный мираж, всё равно, мы, точно дети, радуемся, глядя на него, и восторгаемся чудесными видениями… Упаси тебя Бог смеяться над этим! Вильгельм, мираж ли то, что даёт нам отраду?..»

Ваши сверстники не знают, что такое волшебный фонарь. Их познания ограничены фонарём под глазом. А Вам уже всё известно про этот древний аппарат, Вы понимаете, что со светом это и есть то, что надо. Этот свет обязательно нужно постараться зажечь, даже если рискуешь при этом поранить руку… сердце… душу…

И ещё один герой Гёте. Ещё один Вильгельм. Третий в этом письме. На этот раз Вильгейм Мейстер, влюблённый в Марианну: «Вильгельм в раннюю и особенно в позднейшую пору своей страсти к Марианне всё богатство своего чувства переносил на неё, а на себя смотрел как на нищего, который живёт её милостыней. И подобно тому, как ландшафт кажется нам пленительным, ни с чем не сравнимым, когда он освещён солнцем, так в глазах Вильгельма всё, что её окружало, всё чего она касалась, становилось прекрасным и обретало некий ореол».

Вот и нашлись строчки Гёте про ландшафт, освещённый солнцем…