Любовь

Трагедия «Борис Годунов» есть подтверждение этих слов. Пусть «друзья Людмилы и Руслана250» сколь угодно долго уверяют меня, что Черномор это Голова, но нет и ещё раз нет! Примите от меня станиславское «не верю!». Размер голов решает не всегда. Не раз и не два читана мною поэма «Руслан и Людмила», и каждый раз создаётся впечатление какого-то литературного ученичества. Думается, это сыроватое произведение не пропеклось на огне гениальности. А вот и мнение критика журнала «Вестник Европы»: «Зачем допускать, чтобы плоские шутки старины снова появлялись между нами! Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещённым, отвратительна, а нимало не смешна и не забавна»251.

Мнение, возможно, излишне суроватенькое, но какая-то сермяга в написанном есть.

Позже, в 1928 году Пушкин пытался исправить грехи молодости: добавил гениальное вступление – «У лукоморья дуб зелёный…», исправлял, убирал самое вопиющее… Можно себе представить, каким сырым был первоначальный вариант.

Но за шесть лет (1820-1826) огромный путь прошёл наш «курчавый маг». Путь в три-четыре творческие жизни. В Пушкине мало что осталось от автора злобных эпиграмм, которыми он злил то одну, то другую голову российского орла – то Александра Павловича Романова, то Алексея Андреевича Аракчеева. ..

Душа гения созрела.

Моё личное мнение, Серкидон, которое ни в коем случае Вам не навязываю: лучшие лирические стихи (и не только любовные) написал Пушкин в Михайловском, в течение своего двухгодового творческого лета. «В глуши сильнее голос лирный…» Да и верно то: всё значительное создается мужчинами в уединении. В деревенской тишине Михайловского Пушкин написал:

«Храни меня мой талисман…» – Елизавете Воронцовой.

«Я помню чудное мгновение…» – Анне Керн.

« Я Вас люблю, хоть и бешусь…» – Александре Осиповой252.

«Буря мглою небо кроет…» – Арине Родионовне.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.

Пушкин задумал жениться. Припомнил формулу: до тридцати – не спешить, после тридцати – не мешкать253 и начал лихорадочно искать жену. Жениться – измениться. На ком – не так важно. Важно было «прежний путь переменить на что-нибудь254».

Мечась между двумя столицами, Александр Сергеевич искал на ком бы жениться. Невесту себе искал. Наконец, убедил себя, что он «очарован и огончарован»255, что нашёл «чистейшей прелести чистейший образец256». С тем и женился. Осень судьбы оказалась плодоносной – четверо детей. Теперь об осени в обычном её понятии. Осень как время года – озвученная любовь Пушкина. Самые чистые и глубокие думы приходили к поэту, когда он ходил по опавшим листьям, его самое заветное признательное четверостишие посвящено отнюдь не женщине:

Унылая пора! Очей очарованье!

Приятная мне твоя прощальная краса –

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и в золото одетые леса…257

Но и тут можно найти женские следы на разноцветной осенней траве. Пушкин объясняет свою любовь к осени на примере любви к увядающей женщине.

Мне нравится она,

Как, вероятно, вам чахоточная дева

Порою нравится. На смерть осуждена,

Бедняжна клонится без ропота, без гнева.

Улыбка на устах увянувших видна;

Могильной пропасти она не слышит зева;

Играет на лице ещё багровый цвет.

Она жива ещё сегодня, завтра нет258.

Больными туберкулёзом, а тогда эта болезнь была приговором, были любимые Пушкиным – Амалия Ризнич («Для берегов отчизны дальней…») и Елена Раевская («Увы, зачем она блистает// Минутной, нежною красой259).

Ну а нелюбимой французской зимой поэта стал Дантес… Срази злодейская пуля обычного человека, можно было бы ставить точку, а для Пушкина – вечная весна. Александр Сергеевич знал об этом, когда писал: «Душа в заветной лире// Мой прах переживёт и тленья убежит…260»

И я убегаю от Вас, крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-44-

Приветствую Вас, Серкидон!

Попытаемся с Вами составить не то чтобы донжуанский список, скорее, перечень пушкинских привязанностей и страстей…

П. Е. Щёголев261 считает, что дочь генерала Раевского Мария Николаевна занимала в сердце поэта особое место, что именно она и есть та самая заветная утаённая любовь, скрытая в им написанном донжуанском списке как NN. Вот что пишет Павел Елисеевич:

«Но неразделенная любовь бывает подобна степным цветам и долго хранит аромат чувства. Сладкая мучительность замирает и сменяется тихими воспоминаниями: идеализация образа становится устойчивой, а не возмущенная реализмом чистота общения содействует возникновению мистического отношения к прошлому.

Исключительные обстоятельства – великие духовные страдания и героическое решение идти в Сибирь за любимым человеком – с новой силой привлекли внимание поэта к этой женщине, едва ли не самой замечательной из всех, что появились в России в ту пору, и образ ее не только не потускнел, но заблистал с новой силой… Затихшее чувство снова взволновалось, и чистый аромат неразделенной любви стал острым и сильным. Все увлечения поэта побледнели подобно свечам, бледнеющим перед лучами дня. Пустыня света обнажилась. В эти минуты у поэта было одно сокровище, одна святыня – образ М. Н. Волконской, последний звук ее речей».