Любовь

Я повела их гулять в лес.

— Мы подумали, что ты получила наследство и ринулась за ним, — сказал Миладин. — Мы запланировали две оргии в счет этого наследства. А ты, оказывается, сбежала в горы. Что ж ты не свистнула? Кто-нибудь из нас тоже мог бы...

— На что вы мне? — спросила я.

— Не порывай связей со своей средой и с жизнью, девочка, — подал голос толстый поэт Никола. — Это признак высокомерия. А у нас уже осуществлено социальное равенство и задирать нос никому не позволено.

Я остановилась, повернулась к ним и оглядела их всех по очереди.

— Так вы для этого явились? Чтобы читать мне мораль?

— Нет, — сказал Миладин. — Мы пришли, потому что мы тебя любим.

— Мне это без надобности.

— Я тебе уже объяснил: тебе это, может, и не нужно, а нам нужно кого-нибудь любить.

— Ну-ну, — ответила я. — Тебе есть кого любить.

— Уже нету. Никого, кроме мамы и папы. Меня бросили. Сказали, что я слишком длинный и чтоб я поискал себе баскетболистку... А они подобрали себе нечто по росту... Ты знаешь, она теперь встречается с одним стариком лет за тридцать. Почему вы все стремитесь к пожилым, можешь ты мне объяснить? Это какой-то комплекс. Вы боретесь со своим комплексом неполноценности, заводя шашни с пожилыми. Серебро в бакенбардах им понадобилось!

— Ко мне это не относится. Как видишь, я провожу время с такими, как вы, у которых молочные зубы не выпали.

— Почему же, есть и один с крылышками. Тот, который все летает, — вставил Никола.

Петрун засмеялся.

Я возмутилась:

— Во-первых, ему ровно двадцать шесть. И во-вторых, я, по-моему, уже сказала: эта тема не подлежит обсуждению. Ясно?

И посмотрела на них с сожалением.

— Посыпаем головы пеплом, — сказал Никола, присел и высыпал себе на голову горсть сосновых иголок.

В лесу начало смеркаться. Послышался колокол дома отдыха. Директор проявлял обо мне трогательную заботу.

— Мы проводим тебя, — сказал Миладин.

— Не хочу, — ответила я. — Как же я оставлю вас в лесу — вдруг вас серый волк съест?

— Мы подождем тебя около дома.

— Ни к чему.

Мы нашли приятную полянку и уселись в круг. Только Петрун остался стоять.

— Садись, — сказала я.

— Нет.

— Почему?

— Потом будет трудно вставать... Лень.

— Слушай, почему ты такой ленивый? Ты знаешь, я все эти дни об этом думаю: почему ты такой ленивый? Ты добром не кончишь, попомни мои слова.

Петрун почесал себе лоб. Сделал вид, что думает. И именно тут я в первый раз услышала его теорию.

— Видишь ли, в чем дело, уважаемая Мария. Ты — работяга. Насколько мне известно, своим шприцем ты уже кое-что зарабатываешь. Неважно, что ты зарабатываешь на чужих несчастьях. Это меня не волнует, да и должен же кто-то помогать людям. Тем более что на твои скромные средства я уже выпил по крайней мере три бутылки «Плиски»... Но не все могут быть работягами. Да в этом и нет необходимости. Дело просто в генетическом коде. Лень во мне закодирована, и никто не имеет права меня упрекать, а я не имею права протестовать против своей судьбы. С другой стороны, общество закодировано таким образом, что для лентяев вроде меня всегда найдется теплое и тихое местечко, которое не будет оскорблять их чувство собственного достоинства. А у меня это чувство, опять-таки в соответствии с моим генетическим кодом, сильно развито... Такие-то дела!

— Чудеса! — воскликнул Миладин. — Сколько умственной энергии было сейчас израсходовано! Послушай, Перун, ты за всю свою жизнь не высказывал столько мыслей. Не меньше шести!

Миладин называл нашего красавца друга Перун — как того бога предков. Оттуда, мол, и происходит — «красив как бог». Перун, красивый как Петрун.

— Красивый и ленивый, — сказала я. — Хуже комбинации не придумаешь.

—Красивые имеют право и на это, — сказал поэт. — Лень — это привилегия.

Петрун с очень довольным видом покачивал головой.

— Да, но из-за лени, — сказала я, — он не пользуется успехом у девушек...

— Он тоже любит тебя, — заявил Миладин.

— Спасибо, — поклонилась я. — Только мне непонятно, почему это вы все меня любите... Может, объясните? Очень любопытно было бы услышать.

Наступило молчание. Они серьезно задумались над моим вопросом.

— Как отвечать? — спросил Миладин. — По очереди?

— Можно и в виде общей беседы.

— Видишь ли... — сказал Миладин, — каждый всю жизнь ждет, что он встретит кого-то... единственную женщину. Понимаешь, единственную! Но она не появляется. Ты можешь целыми днями обходить софийские заведения, и все равно ее не найти. Где ее искать? Ты можешь нам это сказать? Все они одинаковы. У всех единый национальный способ мышления: если я с кем-то буду встречаться, что я от этого буду иметь?

— Ты собирался говорить обо мне.

— Я это и делаю. С тобой все по-другому. Вопрос не ставится: я — тебе, ты — мне. Ты, так сказать, табу, ты далеко от нас, хоть мы и видимся каждый день. И ты хороший друг, и ты мне симпатична, почем я знаю отчего, ты ведь не можешь мне это запретить! Одним словом, люблю тебя, и дело с концом. Если тебе нравится такое объяснение.

— В сущности, выражаясь... почти научно... ты вроде как наш идеал, — добавил Никола.

Я почувствовала, что приподымаюсь над землей.