Любовь

— Эй, полегче, не пугайте меня, — сказала я и взглянула на Петруна, чтобы вместе с ним засмеяться. Но Петрун почему-то не выказал желания смеяться.

Миладин и толстый поэт погрузились в задумчивость. Мне стало жарко. Эти ребята разошлись всерьез. Грусть лилась потоками.

— Ладно, — сказала я. — Занавес. Пьеса кончилась. Пусть теперь скажет Петрун — он не умеет играть.

Петрун приподнял брови. Ответ он искал где-то в верхушках сосен. И он явно колебался:

— Искренне?

— Непременно.

— Я ленив. Это все объясняет. Я тебя люблю, потому что вижу тебя каждый день. Никакую другую девушку я каждый день не вижу.

— Вот это верно... Видите? Вот она, правда. А вы чего-то навыдумывали. Всему причиной, что мы постоянно вместе. Я для того и сбежала, чтоб вы меня забыли. С глаз долой, из сердца вон.

После этого я вскочила, шлепнула Петруна по щеке и крикнула ему:

— Ты водишь!

И побежала изо всех сил. Остановилась я за одним деревом. Петрун протянул ногу и коснулся пятой точки Николы.

— Ты водишь, — сказал он и прислонился к сосне так плотно, точно хотел к ней приклеиться.

Никола вскочил. Миладин уже бежал. Никола с неожиданной для него прытью кинулся ко мне, но я побежала, и он, перекатываясь, точно медвежонок, никак не мог меня догнать. Тогда он резко сменил курс и сумел перехватить горбоносого Миладина. Дотронулся до него и покатился дальше между деревьями. Я визжала, а Миладин гнался за мной на своих длинных ногах. Они помогали, но они же и мешали ему, не давая делать резкие повороты среди деревьев. Я оказалась неожиданно ловкой и неуловимой. Даже мне самой это было в новинку. Наша коньячная компания впервые играла в салочки. Можно будет попробовать еще как-нибудь — между столиками кафе. Миладин увидел, что меня не догнать, и устало поплелся к Петруну, по-прежнему подпиравшему дерево.

— С меня начали, на мне кончим, — сказал Петрун. — Садитесь и зализывайте раны.

— Нет, садиться уже не будем, — сказала я. — Пора двигаться... У меня есть дом... дом отдыха. Обо мне будут беспокоиться...

Трое парней привели себя в порядок, словно собирались в дальнюю дорогу, и я пошла впереди в качестве предводителя по тропинкам, которые уже хорошо знала. Шагая впереди ребят, я чувствовала себя почти хозяйкой леса и гор. Если бы понадобилось объяснить, почему мне вдруг захотелось с ними распрощаться, я бы не могла сказать ничего вразумительного. Скорее всего, это было то самое нетерпение, о котором я уже говорила, — оно точно распирало меня изнутри. До приезда в дом отдыха оно, может, и жило во мне, но не давало о себе знать. И проявилось в первый раз на уже известном вам юбилейном вечере, когда преподносились цветы и поцелуи. А уж когда оно проснулось, когда мы познакомились с этим нетерпением, мы словно потеряли способность обходиться друг без друга, и оно теперь сидит во мне, напоминая о себе, когда сочтет нужным. Появившись, оно переносило меня в другой мир, где возникал неясный образ Ирины, точно какое-то светящееся пятно, заключающее в себе голос Ирины, взгляд Ирины, которым она видела сквозь стену, когда рассказывала мне о своей жизни...

— Когда вернешься в город? — спросил Миладин у меня за спиной.

— Не знаю... У меня еще две недели.

— Не выдержишь... Я тебя знаю.

— А может, и выдержу, — сказала я. — В конце концов, это мое дело... Вас это не касается.

Я слышала их шаги по тихому ковру из сосновых игл. Славные ведь ребята, думала я. И хорошо, что пришли. По-настоящему я должна быть им признательна. Кто знает, как бы я провела без них этот вечер. Неблагодарное я создание! Ласкового слова не могу сказать.

— Ну что ж, ребятки, — сказала я. — Спасибо, что все-таки пришли. Искали меня по всей Витоше... Без друзей что б это была за жизнь!

— Я всегда это говорил, — отозвался Никола. — Держись за нас и ничего не бойся. Человек вне общества — ноль без палочки...

— Мария, Никола вчера сдал переэкзаменовку по диамату. Еще не опомнился.

Это сообщение сделал Миладин.

— Что же вы ничего не принесли, чтоб спрыснуть?

— Отложили до твоего возвращения.

— А если я не вернусь?

Я сказала это и остановилась. И резко повернулась на тропинке к ним лицом. Мне вдруг захотелось увидеть, как прореагируют эти ребята, что они испытают, если я исчезну, если я перестану для них существовать.

Они окружили меня.

— Ты серьезно? — спросил Петрун.

— Все бывает, — ответила я тихо.

— У меня было какое-то такое предчувствие, — сказал Никола, — что ты нас бросишь. Наше счастье не могло продолжаться вечно.

— Не смейся... Может, тебе действительно станет грустно.

— Я не смеюсь.

Миладин стоял ссутулившись, если б он подошел поближе, он навис бы надо мной, как крыша, хоть прячься от дождя.

— Куда ты уезжаешь? — спросил он.

— Тайна... А вы будете обо мне вспоминать? Что вы будете вспоминать?

— Или хорошо, или ничего, — ответил Никола.

— Что вы будете вспоминать? — спросила я снова.

Наступила тишина. Они, как видно, серьезно думали, моя настойчивость заставила их поверить в наше расставание.

—Я всегда буду помнить тот случай, — сказал Миладин, — когда мне было плохо и ты отвела меня домой...

— Помню. Ты напился.