Любовь

— Нет. Впечатление было такое, что он спешит, видно, нетерпеливый человек. Я спросил его, что передать, а он сказал: ничего. Пробормотал, кажется, что снова позвонит. И ни спасибо, ни до свиданья. Сделайте ему внушение, когда узнаете, кто это был.

— Хорошо, — сказала я. — Я думаю, кто же это... Знаете, кто это мог быть?.. Наверное, тот парень, который хочет жениться на... помните, я вам рассказывала?

— Да, да, вспоминаю. На девушке, которая беременна от другого, да?

Тут, должна сказать, мне стало немного неудобно, что я обсуждаю мальчика Стефана и его переживания с чужим человеком. Все-таки это была тайна, доверенная мне почти как представителю медицины, и, значит, я не имела права ее выдавать. Но, откровенно говоря, мне очень хотелось поговорить с кем-нибудь на эту тему. А Стефан № 2 казался мне порядочным человеком и не болтуном, наверное, он не растреплется. К тому же он не знает и никогда не узнает, о ком идет речь. Кроме того, он уже составил себе мнение об этой ситуации, мнение весьма ограниченное, словно на глазах у него шоры, словно он древний старик, хоть он и старается держаться, как молодой, я хочу сказать — думать, как молодой, и пытается разговаривать со мной на равных. Во всяком случае, еще не начал давать мне советы — я уже ждала этого с минуты на минуту... Так вот, исходя из всех этих соображений, я, видно, и завела с ним разговор о Стефане и его девушке.

— Знаете, я изменил свое мнение об этой истории, — сказал Стефан № 2. — В сущности, это можно оценить как весьма благородный поступок — жениться при подобных обстоятельствах.

Я посмотрела на него с недоверием. Когда человек с такой легкостью меняет мнение, мне это всегда кажется подозрительным. От таких всего можно ждать.

— Почему вы изменили мнение?

— Потому что в жизни, правда, очень редко, можно встретить и самые чистые побуждения. Но чрезвычайно редко.

— Когда любишь, это не называется «побуждением».

— Вы правы, я неточно выразился... Но даже если это делается из самой чистой... и даже великой любви... — тут он усмехнулся, — может прийти день, когда он почему-либо разочаруется в девушке и вообще эта... великая любовь перестанет быть великой, начнет постепенно угасать. И тогда? Вы знаете, что будет тогда? Он вдруг ужасно отчетливо вспомнит о... об обстоятельствах, при которых он женился. Понимаете, в чем дело? Великая любовь сменится великим несчастьем.

Я задумалась. В какой-то мере этот журналист был, конечно, прав. Но тут до меня дошло, что, если человек так мрачно рассуждает о будущем, значит, он сам немало пережил, значит, его собственное сердце не раз сжималось от обид... Впрочем, может быть, каждый, у кого есть известный житейский опыт, стал бы высказывать такие опасения, ведь кто не сталкивался с подобными случаями и даже еще почище. Чего только не предлагает жизнь! Вообще Стефан № 2 рассуждал, вероятно, как нормальный тридцатилетний человек. Но мое любопытство было уже задето, и, хоть и не в ту же минуту, а немного позже, я, как вы увидите, задала ему кое-какие вопросы. Я считала, что имею на это право.

— Это верно, — сказала я. — Но это не закон. Их любовь может и не угаснуть. Если любовь есть, — настоящая, конечно, — едва ли она угаснет... Кроме того, даже если допустить, что любовь пойдет на убыль, я хочу сказать, что даже когда человек... становится старше, — я чуть не сказала «когда состарится», это было бы ужасно нетактично, но вовремя спохватилась, — так вот, когда человек становится старше, ясное дело, все чувства бледнеют, и любовь тоже, но тогда должно остаться благородство. Если оно было вообще. А тут известное благородство проявлено, раз он женится на этой девушке... беременной.

— Нет... Он женится, потому что он слепо влюблен. Любовь эгоистична, при чем тут благородство!

— Ага, — сказала я со злорадством, — наконец я вас поймала. Вы чистокровный журналист. Оперируете штампами. «Любовь эгоистична» — это уж такая банальность, что дальше ехать некуда.

Стефан № 2 рассмеялся. Признал, что я его поймала. Хотя я потому придралась к нему, что мне нечего было ответить. Все говорят, что любовь — это чистейший эгоизм, но я не знаю, я этого еще не пережила. Раз все говорят, наверное, это так. Да и я, если напрягу мозги, особенно если настрою их на профессиональную волну, могу прийти к следующему умозаключению: влюбленность — это психическое заболевание, а все больные — жуткие эгоисты. И у них есть для этого основания.

— Штамп-то штамп, — сказал Стефан № 2, — и все-таки это правда. Что поделаешь... Любая истина отливается в штамп. Не станете же вы, выступая против штампов, отказываться от всех очевидных истин.

Тут я произнесла нечто ужасно мудрое и сложное, сама не знаю, как я это придумала.

— У истины тоже есть... нюансы. Всякое случается, возникают самые разнообразные комбинации. Так вот я не против истин, но я за разнообразие. В противном случае и вы, и я помрем со скуки. Такие-то дела.

Видимо, для большей убедительности я закончила свою тираду присказкой Петруна.

Журналист опустил голову. О чем-то думал.