Любовь

Добавлю еще только, что ключи от Ирининой квартиры были у меня. Она попросила меня поливать ее цветы и вообще, если что понадобится, позаботиться о ее доме. И я действительно два раза в месяц ходила в ее квартиру и пылесосила ее, ведь неизвестно было, когда именно Ирина вернется, мне же не хотелось, чтоб она, приехав, попала в заросший пылью дом, и, наоборот, была очень приятна мысль, что она застанет свою квартиру не запущенной, а чистой и уютной, как будто она сама все это время за ней смотрела. Я с удовольствием думала о том, что эта женщина, которую я любила, как сестру, и к которой я временами испытывала самое пылкое сочувствие из-за ее одинокой, неустроенной жизни, войдет в свой дом и увидит, что он не заброшен, а согрет моим присутствием и моим трудом... Я говорю тут об этих чисто сентиментальных вещах потому, что они мне очень дороги и... очень-очень дороги... Вот так. А тогда я заявила этим людям, что никогда не отдам им ключи и что буду мешать им, как только смогу. После этого я убежала!

ГЛАВА XXII

Именно здесь мне и следовало поместить рассказ о той утренней сцене в родительском доме, потому что, когда я проснулась на следующее утро в доме отдыха, я вспомнила ее всю, с начала и до конца. И неожиданно задала себе вопрос: во всем ли я права, осуждая родителей? Мне не хочется снова подшучивать над этим моим профессиональным чувством, над этим «долгом», который без конца призывает меня приходить кому-то на помощь, да и кто знает, надо ли называть это чувство профессиональным, но должна сказать уже вполне серьезно, что в то утро все, что я думала о родителях, было окрашено легким и необъяснимым сочувствием. Я была свидетельницей того, что происходило между ними, и, как я уже говорила, не знала, чем это, в сущности, вызвано. Я могла только сама выдумывать разные причины. Самой лежащей на поверхности и самой обычной причиной могло быть то, что они охладели друг к другу, и, вероятнее всего, это произошло после того, как у одного из них или у обоих что-то в жизни случилось. В их разговорах иногда проскальзывали такие намеки. Но если они вообще и предъявляли один другому какие-либо конкретные обвинения, при мне они, наверно, остерегались говорить об этих вещах. Я ничего не знала и, вероятно, уже никогда и не узнаю. Так или иначе, они жили вместе, это, видимо, их устраивало, а общая заинтересованность в увеличении семейного благосостояния в отдельные моменты, правда очень редкие, даже создавала атмосферу единства и взаимопонимания. Быть может, этот интерес к «материальным ценностям» (я нарочно выражаюсь понежнее) заставил и меня сразу после окончания гимназии серьезно задуматься над тем, как стать независимой. Теперь я вижу, что этот вопрос и будничен и сложен. Почему в самом деле он стал тревожить и меня? Я ведь имела право спокойно жить на их счет, им это было не в тягость, они могли безо всяких усилий одевать и кормить свою единственную дочь. Значит, я руководствовалась не реальной нуждой.

Уколами я зарабатывала не так много, но все же достаточно, чтобы самой покупать себе одежду. И угостить иногда коньяком этого лентяя Петруна и других друзей. Но ведь я могла бы и не зарабатывать?

Правда, когда я первый раз согласилась сделать несколько уколов одной пожилой женщине из нашего дома, я испытывала к этому чисто профессиональный интерес и очень волновалась, сумею ли я, как у меня получится и прочее. Но когда мне заплатили (хотя я ни за что не хотела брать деньги), когда и другие люди стали обращаться ко мне с такими просьбами и я без особых усилий начала получать деньги, тогда я невольно стала производить про себя и какие-то расчеты — сколько я получила, сколько могла бы получить — и профессиональный интерес вытеснило то особое чувство, которое испытывает, вероятно, каждый, кто заработал свои первые деньги. Точнее говоря, я испытывала тайную гордость, и у меня появилось чувство независимости... И с того времени, с тех пор как оно появилось, я увидела в другом свете и отношения в нашей семье. Словно только тогда и пришла мне в голову мысль, что деньги — это еще не все и что на них одних не могут сосредоточиваться все интересы семьи. И именно тогда я стала по-новому смотреть на своих родителей. Я видела, что их объединяют лишь те моменты, когда они что-то получили или должны получить... Это были и редкие веселые дни в нашем доме — когда появлялся какой-нибудь новый предмет. Лучше всего я помню тот день — может быть, это был самый великий день нашего семейства, — когда мы стали владельцами машины. Я была тогда еще школьницей и радовалась вместе с родителями. Но теперь я вижу, что радоваться было нечему. Ну просто совершенно нечему. В отношениях родителей ровно ничего не изменилось, и, значит, для того, чтобы в нашем доме поселилась радость, нужна была не машина, а нечто совсем другое. Однако, что же именно, я не знаю. И, как я уже говорила, вероятно, никогда не узнаю...