Любовь эпохи ковида

Он вступил в партию довольно давно, но нужной закалки, а также дисциплины не впитал, и вот разыгралась эта безобразная сцена. Я пытался его остановить, при этом вовсе не являясь членом парткома крупного оборонного предприятия. Скорее – наоборот. При этом я получал обвинения со стороны тех, кто ехал в вагоне. «Вот из-за таких, как ты, ничего и не происходит!» Каких таких? Я вовсе к «таким» отношения не имею. Меж тем все были на стороне Игорька. «Давай, паря, рви! Не слушай ты этого цербера!» – неслись одобрительные крики. Назвать этот порыв Игорька популизмом я не решаюсь – на кону стоял все-таки партбилет, «обагренный кровью многих невинных жертв». Перечитав последнюю фразу, я вижу, что ошибок в ней нет. Вагон раскачивался (самый скоростной участок), наши пальцы, потные в результате борьбы, скользили по партбилету. Но неожиданно именно я выхватил его – и словил отчаяние. Мало у меня своих бед? Игорек стоял бледный, небритый, оскаленный… но напряжение, как ни странно, постепенно сходило с его лица. Избавился все же от этой книжицы… хотя бы на время. Мы вышли, чтобы избежать нападок. Правда, не на своей станции – но аудиторию пора было сменить.

– Бегут! – кричали нам вслед.

Словно это мы виноваты во всем том, что сделано, а также и в том, что должно быть сделано, но не произошло.

Мы вышли в вестибюль.

– Ну что? Доволен? – Теперь уже в бешенстве был я – мне досталась наибольшая часть позора.

– Чем? – он изумленно, как проснувшийся младенец, смотрел на меня. – А кстати – где это мы? Мне почему-то хочется выпить!

К счастью, все обошлось без последствий. Потому, наверное, что многие хотели «его» порвать – только не решались.

И таких, кстати, были миллионы – даже за толстыми стенами оборонных предприятий. Я бы сказал – таких там было большинство. Куя щит Родины (говорю это без малейшей иронии), они при том смело обсуждали не только фильмы, но и последние события. И не только обсуждали, но и осуждали – под крылышком ВПК, военно-промышленного комплекса. Недовольство уравновешивалось неплохими зарплатами, но когда это равновесие вдруг нарушилось, и зарплаты исчезли – недовольство вышло наружу… Лишили людей работы, но требовали при том верного служения системе, верности партии, которая ничего уже не гарантировала… Но публично рвать партбилет – это мог только Игорек со своей повышенной артистичностью. Такие люди – на потеху публике – хоть что-то пытаются совершить!

Он нарывался. Другие только глухо бурчали, как я, а Игорек развернулся по полной, считая это время решающим. Для него – точно. Проводя политинформации – по путевке райкома! – он выступал, как всегда, с упоением, за что его и ценили, но стал вдруг говорить удивительные вещи, причем – в самых суровых местах. Выступая в школе милиции (я тоже там был, поскольку мы имели дальнейшие планы, связанные с обещанным гонораром), он вдруг назвал нынешнее время «флюоресцирующим социализмом»… и сам был искренне изумлен этому. Но раз пошел – надо двигаться дальше. Хотя он почему-то пошел назад… и назвал события семнадцатого года: «Э-э-э!.. Ммм!.. (держал пальцы клювиком, чтобы «клюнуть» точной формулировкой) Как бы поточней выразиться… Я бы назвал это упущенным целомудрием!» Усталый милицейский состав оживился, пошел говор: «Во каких лекторов присылают из райкома. Шо делается!» При этом несколько человек – видимо, предназначенных для этого – побежали звонить. Доклад закончился, все расходились, переговариваясь. Он подошел ко мне, как павлин с не опавшим еще хвостом:

– Ну как?

– Срочно валим! – трусливо сказал я.

Однако – не уберег. Дело спустили на предприятие, и ему вынесли порицание на партсобрании, назвав его выступление «волюнтаристским»… И даже собеседники в курилке потом не одобрили: «Ну ты, Игореха, даешь!»

Он был в холодном бешенстве… и где-то тут и рвал партбилет.

Некоторое разочарование в событиях не укоротило его. Он всего лишь говорил то, что приходило на язык. Впрочем, иногда – не подумав. На Аэросалоне в Берлине, куда его взяли как талантливого конструктора (его любимый электрический самолет входил в моду), он уверенно называл главу делегации, Генерального конструктора, – «наш неформальный лидер». Почему? От доброты души и, конечно, от упоения словом. Просто «неформальный лидер», любимец масс, звучало тогда престижнее, как казалось ему, чем просто Генеральный, назначенный сверху… «Какой я неформальный? Я Генеральный!» – ворчал шеф. Игорек важно кивал: «Понимаю! Учту!» Но Игорька, вдохновленного свободной атмосферой Салона, так не похожего на их казенные казематы, было не удержать. Вот – встреча с нашей дипломатической миссией, важные люди, и вдруг выскакивает вперед Игорек и произносит вальяжно: «Знакомьтесь – это наш неформальный…» Как ему казалось – дружеские контакты, непринужденная атмосфера!.. Перестарался. «Надо было тупо, по графику!» – с отчаянием резюмировал он потом, когда ему снова вынесли порицание за нарушение протокола переговоров. Но что бы они делали бы без него? Сами же потом рассказывали женам: «Наш Игорь Иваныч-то отмочил!..»