Любовь и ненависть

- Никакого там дебоша не было. Обыкновенная ссора

соседей.

- Диспут. Идеологический диспут, - тяжело дыша,

дрожащим голосом произнес Терехов. Супруга одернула его:

мол, помолчи, пока тебя не спрашивают. Но и старшина

замолчал, видно было, что ему больше нечего сказать. Тогда

Терехов снова не удержался: - Это наглость, товарищ капитан.

Обнаглели на всю катушку. .

- Погоди, Миша, - снова одернула жена вежливо,

сочувственно. Что-то кроткое, тихое было и в ее глазах и во

всей фигуре. Супруга Терехова, как выяснилось, работала

сестрой в больнице, а сам Михаил Иванович - на номерном

заводе мастером. - Здесь люди понимающие, разберутся, где

правые, где виноватые, - добавила она.

- Вы разбили телевизор? - в упор спросил я Терехова.

- Да, разбил, - ответил он. Лицо его пылало. - Мой

телевизор, что хочу, то и делаю с ним.

- Расскажите, зачем и при каких обстоятельствах вы это

сделали? - несколько мягче попросил я. Я почему-то считал,

что он разбил телевизор, принадлежащий соседке.

- Ты спокойней, Миша, не спеши, товарищи поймут, -

снова заботливо посоветовала супруга. А он, этот Терехов,

положив на барьер свои крепкие, в ссадинах руки, начал

сначала тихо, очевидно стараясь таким образом сдержать

волнение и гнев. Чувствовалось, что он весь кипит от какой-то

безысходной неоплаченной обиды:

- В квартире у нас две семьи - мы да соседка, учителка

Долина-Корнеева. Она одинокая, с мужем разошлась.

Корнеев, он военный, куда-то на Восток уехал. Она здесь.

Комната у ней, значит, одна, а у нас две комнаты, потому как

нас четверо, старший сын в армии служит. И дочь в девятом

классе. С соседкой у нас отношения какие? Да никаких, она

сама по себе, мы сами по себе. Мирное сосуществование при

разных, так сказать, идеологиях. А идеологии у нас разные. Ей

нравятся битники, иностранные и отечественные, а меня от

них тошнит. Ну и пусть, это дело вкуса: кому поп, кому попадья.

Дочь моя учится в той же спецшколе, где эта Долина-Корнеева

литературу преподает. Как она там преподает, я не знаю, могу

только представить по рассказам дочки. "Исаковского не

читайте, Леонова не читайте. Это устарело". Ну ладно, черт с

тобой, дочь имеет голову на плечах, и без ее советов понимает,

что читать и чего не читать. Так до чего дошла: в обязательном

порядке заставляет учеников выписывать журналы

"Иностранную литературу" и "Юность". - И потом, неожиданно:

- У вас дети есть?

- Нельзя ли ближе к делу? - попросил я, вздыхая.

- Хорошо, пожалуйста. Я запретил дочке выписывать эти

журналы. С этой самой Натальей Петровной у нас получился

диспут, вернее, откровенный разговор. На кухне. Мы не

ругались, нет. Мы спорили. Каждый остался при своих. Но я ей

сказал, что ребенка своего калечить не позволю.

Он уже возбудился и теперь говорил громко, горячо,

отрывисто. Я напомнил:

- Она сказала, что вы ее оскорбили?

- Врет, не оскорблял я ее. Просто сказал, что дочь моя

не будет читать этих журналов. А она мне угрозу: "Тогда вашей

дочери нечего делать в нашей школе - пусть в уборщицы

идет". А я ей сказал, что в нашей стране есть власть рабочих и

крестьян, Советская власть. Тогда ее хахаль, который там

сейчас сидит, выбежал на кухню и обозвал меня ретроградом.

А я ему на это ответил: "Если я ретроград, то ты просто гад,

ползучий и вонючий". Это я не ей, а ему сказал, Запорожцу-

Задунайскому. Сказал и ушел к себе в комнату. Там телевизор

включен. Я сел, смотрю, а у самого вот здесь - он сильно, до

звучности, постучал кулаком себе по груди - все клокочет.

Передавали какую-то пошлятину. Все голые, обнимаются,

фиговые листки отбрасывают. Ужас. Дочь встала и ушла в

другую комнату от такой срамоты, а я переключил на другую

программу. Там передавали конкурс исполнителей русской

песни. И представьте себе - ни одной русской песни. И как

издевательство, вышел какой-то недоносок и пропел песню

про гармошку. Де вот я гармонист, и поэтому девушка меня не

любит, ушла от меня к пианисту. Потому что я и гармошка моя -

примитив и отсталость, а девушка моя хочет быть

прогрессивной... А я сам, товарищ капитан, на гармошке

играю. Баян у меня. И люблю этот инструмент. Я с ним и на

фронте не расставался. Перед боем солдатам душу веселил.

Вы знаете, как слушали? До слезы. А тут вышел какой-то

суслик, для которого ничего святого нет, и давай измываться.

Ну такое издевательство над душой, что я не выдержал: как

держал в руках серебряный портсигар, подарок нашего

комдива - я на фронте в дивизионе гвардейских минометов

служил, - так и запустил этим портсигаром в того недоноска,

что мне в душу плевал. Это что ж, думаю, где я нахожусь? В

Риме? В Стокгольме? Или в вечно нейтральной Швейцарии?

За что я получил два ранения?! За что умирали мои