Любовь и ненависть

- А карточки получите через пять лет. Я сама вам вручу. -

Она протянула маленькую тонкую руку, и на лице ее мелькнула

вроде бы виноватая улыбка.

Неужели она догадалась, что я слышал разговор обо

мне? Высокая, стройная, она стояла у калитки и смотрела на

меня. Я захлопнул дверцу. "Победа" рванулась. Синее платье с

белым бантиком мелькнуло у калитки и растаяло. Мне стало

грустно. Через пять лет она передаст мне карточки. Прикинул в

уме - тысяча восемьсот дней. Почти вечность!

...Но вот пролетели эти пять лет и уже не кажутся

вечностью. Я видел море и корабли, я плавал в штормовую

погоду. Эти годы сделали меня моряком. Я, наверное, очень

изменился - я сужу об этом по Марату: он сильно возмужал и

окреп, сделался каким-то другим, совсем непохожим на того

юношу, которого я встретил пять лет назад.

Меня и Марата называют друзьями. Я иногда спрашивал

себя: так ли это на самом деле?

В Марате есть что-то подкупающее, но оно не совсем

определенное, какое-то расплывчатое, туманное, именно "что-

то". В нем много пыла, самоуверенности, решительности, но

иной раз кажется, что все это в нем случайное, занесенное на

короткое время. На людей он смотрит словно бы с

недоверием. К моему другу Валерке Панкову относится

снисходительно. Со мной держит себя на равной ноге, вроде

побаивается меня, как это ни странно звучит. Валерка говорит,

это оттого, что я ему нужен, что без меня он бы пропал. Я так

не думаю: Марат не из тех людей, которые боятся пропасть. Я

иногда вместе с ним занимался, помогал ему. Особенно в

последний год. Ходили слухи, что из-за плохой дисциплины

выпустят его младшим лейтенантом. Приезжал его отец, о

чем-то разговаривал с начальником училища, с председателем

государственной комиссии. Все обошлось для Марата

благополучно. Многие находят его способным парнем, в

характере которого соединились зазнайство и легкомыслие.

Тысяча восемьсот дней! Но удивительное дело - ярче

всего мне запомнился самый первый из них - мое первое

свидание с морем и те добрые, славные люди, которые тогда

показали мне его: Дмитрий Федорович Пряхин и его дочь

Ирина. К ним у меня сохранились чувства признательности и

любви. И хотя с тех пор я не был у них на даче никогда, этот

уголок часто стоит у меня перед глазами.

Дмитрий Федорович недолго был в училище: его

перевели куда-то на Север командиром военно-морской базы.

Об Ире я вспоминал все эти годы, хотя встречались мы раз

пять, не больше. Теперь она невеста Марата, и мне остается

лишь дружески позавидовать ему.

Запомнилось и еще одно: как-то раз, уже не помню за

какие грехи, Марат был лишен увольнения в город. В

воскресенье за завтраком он мне сказал как бы между прочим:

- Послушай, старик, у меня к тебе просьба.

- Пожалуйста, молодой человек, я готов выслушать вас, -

дурашливо отозвался я, потому что меня всегда раздражало

это идиотское обращение "старик". В нем было какое-то

мальчишеское позерство.

- Нет, в самом деле, Андрей, я вполне серьезно, -

продолжал Марат, не обращая внимания на мой тон.

- Так бы и сказал. Пожалуйста, выкладывай.

- Видишь ли, обстоятельства сегодня сложились не в

мою пользу, - начал он наигранно, беспечно и витиевато. - Ты

знаешь, что я сижу на мели. А меня тем не менее на берегу, у

Медного всадника, будет ждать Ирина. Она, конечно, ничего не

подозревает о моем "безвыходном" положении. Ты подойдешь

к ней и все объяснишь.

- Сообщить ей, что тебя посадили на мель?

- Конечно нет. Об этом у нее и мысли не должно быть.

Ты скажешь ей, что я получил особое задание, ну и тэ дэ.

Короче говоря, скажи, что я нахожусь за пределами Питера, а

когда вернусь, дам ей знать. А чтоб она не скучала, разрешаю

тебе занять ее своим присутствием. - Но немного погодя

передумал: - Впрочем, лучше не надо - пусть поскучает. Иногда

это полезно.

- Что не надо? Встречаться с ней? - переспросил я в

шутку. - Встречаться обязательно, но ненадолго, - серьезно

ответил Марат.

- А если она пожелает надолго?

- Скажи, что ты торопишься на свидание.

- К сожалению, этого я не смогу: лгать меня не учили ни

дома, ни здесь.

- О, святая наивность! - патетически воскликнул Марат,

подняв кверху руки. - Какая ж тут ложь? Это просто житейская

бытовая дипломатия. - Он притворно вздохнул и произнес с

сожалением: - Эх, бедняга Андрей! Трудно будет тебе жить с

твоей прямолинейностью в век, когда от человека требуется

максимум гибкости.

Его философия "житейской дипломатии" меня смешила,

и только. Я был уверен, что Марат говорит чужие слова,

случайно услышанные им от "гибких" людей, которым живется

легко и сладко. Я не думал тогда, что сам Марат к этой

философии относился всерьез, положительно.

Над Невой, над великим и вечным городом буйствовала

голуболицая, широко улыбающаяся свежей зеленью

бульваров, звонкоголосая и золотисто-ослепительная весна. И