Любовь и проклятие камня

И тут она взорвалась от слез, заплакав горько и безутешно. Соджун обнял ее, прижал к груди. Она что-то бессвязно лепетала, что-то бормотала в адрес его бездушных родственников, а потом затихла, только всхлипывала. Капитан отодвинул ее от себя. Заглянул в глаза, вытер слезы. А Елень вдруг посмотрела на него —  в глазах мелькнуло что-то неуловимое — приподнялась и поцеловала мужчину в губы. Не ткнулась, а именно поцеловала. Соджун растерялся, а Елень обняла его обеими руками и вновь поцеловала. Мужчина увидел ее взгляд из-под полуопущенных ресниц, и сердце будто сошло с ума: так она еще ни разу на него не смотрела! Он притянул тонкий стан, усаживая женщину себе на колени. Запах алкоголя, едва уловимый, пьянил. Острые ноготки, вдруг царапнувшие спину, лишили рассудка. Все то, что когда-то виделось в самых шальных снах, сейчас происходило наяву, и эта явь пугала и манила одновременно.

Елень чуть отстранилась, заглядывая в опьяненные глаза мужчины, и вытащила из прически шпильку — коса тяжелой змеей скользнула по спине — а пальцы развязали тесемки на чогори[4], и женщина сняла его. Капитан не дышал, наблюдая за действиями женщины. Хрупкие плечи казались совершенно белыми. От раны осталась тонкая полоска. Соджун тронул ее пальцами, прикоснулся губами, и Елень не отстранилась. Он поймал ее затуманенный взор. Она смотрела с нежностью и болью. И тогда капитан опустился с ней на тюфяк. Целовал, склоняясь над ней, прижимался всем телом к мягкой податливой плоти и не верил в происходящее. Его руки скользили по желанному телу, которое отзывалось на каждое прикосновение и каждую ласку, но тут он рукой зацепил кувшин из-под вина, стоящий рядом с постелью, и мужчина будто отрезвел.

«Это не она. Не она сама. Это все алкоголь, а завтра… Завтра ей будет стыдно так, что глаз не поднять,— с жалостью подумал Соджун и оторвался от сладостных губ. Он почти не чувствовал запаха алкоголя от женщины, но в комнате стояли два кувшина. —Она выпила два кувшина вина, поэтому и ведет себя так. Если бы не выпивка…»

И как бы Соджуну не хотелось, как бы он не желал, все же нашел в себе силы и отстранился от Елень. Она потянулась к нему, но он не позволил, придавив хрупкие плечи к тюфяку.

— Соджун…

— Елень, я люблю тебя. Люблю так, что сердце сейчас сойдет с ума! Я до самой смерти не забуду того, что сейчас произошло, но я хочу, чтобы и ты не сожалела. Чтобы потом ты… не раскаялась в содеянном.

Женщина смотрела на него совершенно трезвыми глазами, и было в них что-то такое, отчего стенала душа капитана. Он вновь наклонился и поцеловал веки любимой, коснулся сладостных губ, которые ответили трепетно и нежно, и вновь отстранился.

— И ты… ты сейчас уйдешь? — едва слышно спросила Елень.

Соджун улыбнулся.

— Нет, если ты хочешь…

— Хочу. Хочу, чтобы ты остался.

Капитан нашарил одеяло, Елень приподнялась, посмотрела на то, с какой твердой уверенностью Соджун готовит постель, словно говоря, что пора спать, и затушила свечу. Комната погрузилась во мрак. Соджун лег на тюфяк, а Елень вдруг стало неловко, и чтобы скрыть от мужчины это чувство, она все проверяла, удобно ли ему, а он, глядя на ее действия, терзался:

«А может, она не пьяна? Может, она сама… сама влюблена в меня? Если так… Если так значит не оттолкнет и в другой день, но тогда уж точно не о чем будет жалеть»,— и с этой мыслью Соджун уснул, а в его руках спала любовь всей его жизни.

Утром он проснулся задолго до рассвета. Ссадины ныли, и спать расхотелось. Капитан поднялся, стал потихоньку выбираться из комнаты и тут споткнулся о кувшин. Соджун поднял его. Он был довольно тяжелым, хоть и неполным. Рукой капитан нашарил второй и приподнял. Этот был тяжелее. Гораздо тяжелее. То есть… Мужчина оглянулся на ложе, где спала Елень. Он почти не видел ее, но сердце трепетало.

«Она едва пригубила. Может, чашка. Вряд ли две. А это значит, что она сама… Сама! Она прониклась ко мне! Она… Она меня любит!»— и сердце омыло нежностью и трепетом.

И в этот самый счастливый момент жизни капитан даже предположить не мог, что с этого дня его жизнь кардинально изменится. Вот только перемены эти не принесут ни радости, ни мира.

[1] На главные ворота вывешивали фонарик с надписью «кынчжо» (скорбь) и бумагу с надписью «кичжун» (траур)

[2]У Анпё беременная жена. Людям, в чьих семьях ожидалось прибавление, в дом с покойным не входили.

[3]Похоронный обряд в Корее – древний ритуал, к котором очень много нюансов и особенностей, чуждых для западного человека.