Любовь и проклятие камня

— Но это не минский, — заметил капитан.

— Да на русском это! На русском. Слова из колыбельной.

— Из колыбельной?

— Да, из колыбельной, — и прекрасное лицо озарилось задором. — Но они-то этого не знают.

И с этими словами она взялась за луку седла. Соджун, смеясь, ее подсадил.

Однако не все было так весело. Капитана перевели. Син Мён рвал и метал. Он пытался достучаться, пытался изменить это, но не смог. Соджун, оставшись в должности капитана, перешел в городской магистрат. Во дворец ему вход был заказан. Урезали жалование. Появились ночные дежурства. У него больше не было влиятельного отца, которого боялись и уважали, и именно в этот момент капитан понял: теперь он остался совсем один.

Чтобы устроить Микён, Соджун пошел на сделку с совестью. Он поехал в Бёнгван, встретился с главной кисэн, да вот только та и слушать не желала. Микён была хороша, но время ее было на исходе, так зачем брать такую кисэн? Соджун ушел несолоно хлебавши. И тут вспомнил про старый трактир у пристани Мапо.

Съездил туда, встретился с хозяйкой. Конечно, притон у пристани был именно притоном. Все кисэн здесь оказывали интимные услуги. Здесь не звучал благородный каягым, потому что публика была отнюдь не благородная. В основном это были портовые гости самого низшего класса, беглецы всех статей, бандиты. Соджун сидел, оглядывался. Конечно, он не собирался устраивать сюда Микён, капитан рассчитывал на другое. Рассчитывал на то, что ему подскажут к кому обратиться еще. Так и получилось. Хозяйка назвала еще один дом терпимости, правда, за городом, который нуждался в учителе игры на каягыме. Соджун незамедлительно отправился туда.

Это был дом учений. Здесь готовили самых высококлассных кисэн. Здесь обучались искусству ведения беседы, чайной церемонии, разливу вина, танцам и игре на разных инструментах. Соджун посмотрел, пораспрашивал местных и выяснил: была учитель из старых кисэн, да умерла этой зимой от лихорадки. Соджун вернулся в Ханян, забрал Микён, инструмент и вновь прибыл в дом учений.

Молодой красавец приглянулся главе. Она пригласила его к столу и все подливала вина. Соджун порывался уйти, но прекрасная глава, разодетая в пестрый шелк, вздыхала и сетовала на одиночество, да на то, что вполне может обойтись и без каягыма. Вон, дескать, сколько инструментов еще есть! И капитан усаживался на подушки и выпивал преподнесённую ею чашу.

Очнулся он уже раздетым по пояс, обнимая непослушными руками девицу, которая и вовсе была в чем мать родила. Соджун оттолкнул женщину, кое-как поднялся, стал одеваться. Тело казалось немного тяжелым, непослушным, но не более того.

— Значит, не зря говорят, — загадочно пробормотала кисэн.

Капитан глянул на нее непонимающе.

— Говорят о вас, молодой господин, и о вашей наложнице.

— Откуда…

— Мы живем в глуши, однако рядом со столицей. Пусть и с опозданием, но новости до нас все же доходят. Говорят, она очень красива, а вы ей преданы. На вас даже опий не подействовал. Вернее, подействовал, но не так, как обычно.

Соджун оглянулся на женщину, сидящую на постели. Она завязывала тесемки на чиме и на капитана не смотрела.

— И зачем? — только и спросил он.

Женщина пожала плечами.

— Проверяла на вас действие опия. У вас вся грудь в шрамах… Неужто, наживую тащили? Без опия?

Соджун усмехнулся.

— Ну ты же видела, как он на меня действует.

— Вам нужно быть осторожным, господин капитан. Если вас ранят, серьезно ранят, вы умрете от боли.

— Ну не умер же до сих пор, — проворчал Соджун.

Мужчина поднял кат, надел его и собрался уйти, жалея о потраченном времени, как услышал в спину:

— Пусть Микён остается. Я наслышана о ней. Она талантлива и красива. Может, ей посчастливится, и она даже выйдет замуж.

Капитан оглянулся. Женщина поправляла прическу и делала вид, что на него не смотрела. Соджун поклонился и вышел. Пообещал Микён доставить вещи завтра. Девушка, провожая его расплакалась. Он поклонился ей и уехал. Одной головной болью меньше.

Дома он рассказал все Елень, и та обещала собрать вещи Микён, а потом поведала о своем плане. Какой бы ни был денежный запас, а семья потихоньку таскала оттуда монеты. Госпожа стала уделять больше времени и сил гончарному делу. Если она постигнет эту науку, то сможет продавать горшки и вазы.

Соджун смотрел на нее и вздыхал. Он все понимал. Понимал, что ее страшит то, что происходит с ним. Страшит из-за того, что она никак не может на это повлиять. Не может изменить, а это пугает, потому что тогда приходится все принимать, как неизбежность, а натура этому противится.

— Чтобы продавать горшки, нужно быть мастером в этом деле, — проговорил Соджун.

Елень замялась:

— Я не мастер, конечно, но у нас есть дедушка Сэчан…

— …у которого дрожат руки. Страшно, что вынужден произнести это, но кто будет покупать горшки вазы, если все знают, что их сделала…

— …жена изменника!

— Госпожа!

— Но между тем вы правы. Никто.

Она отвернулась от Соджуна. Как ни прискорбно, но Соджун был прав, и с этим приходилось мириться.