Любовь и проклятие камня

Хёну посмотрел на кровавый комок, брошенный на полу, и такая тоска на него накатила — словами не передать. И тогда ему казалось, что все самое подлое он уже сделал. Падать некуда. Вот только он ошибался. Судьба еще предоставит ему шанс погубить человека, дважды спасшего ему жизнь, а вот он…

[1] Селадон эпохи Корё имел зеленовато-серый оттенок. Роскошно декорированная керамика Корё не соответствовала требованиям избранной в качестве идейной и духовной основы государства идеологии неоконфуцианства, предполагавшей сдержанность и отсутствие излишества во всём. Зародилось новое гончарное течение, изделия которого отличались простотой и практичностью.

[2] На Руси посуду вырезали из дерева, в Чосоне самым распространенным материалом для посуды была тыква. Тыкву разрезали пополам, мякоть выгребали ложкой, потом половинки сушили (кстати, весьма длительный процесс). Такая посуда была лишь у бедных. Считается, что она была не гигиенична, так как остатки пищи плохо вымывались.

[3] Плоский круглый сосуд из глины, расширяющийся кверху; миска, чашка.

[4] Дело в том, что еще король Тхэджон (время правления 1400-1418г) в целях борьбы за качество повелел ставить на изделия клеймо с именем гончара. Кстати, контроль за пунчхоном сошел на нет лишь с появлением белого фарфора (последние годы правления короля Седжона Великого, отца принца Суяна). В 1466 году был издан указ о запрете использования белого фарфора вне дворца.

[5] Сейчас этот обряд (настоящая церемония) проводится в третий понедельник мая для всех, кто достиг 19 лет. В эпоху Чосон совершеннолетие праздновалось по усмотрению родителей с 15 до 20 лет.

[6] Пенсия полагалась семьям погибших воинов, и тем, кто дожил до глубоких седин.

[7]Если жена не давала согласие на появление наложницы в доме, муж не мог переступить через желания законной супруги.

[8] Свободная крестьянка.

Глава тридцать седьмая.

Соджун уговорил Син Мёна разрешить встретиться с несчастным преступником. Убитый горем муж Хису сидел на соломе в самом углу камеры. Соджун подозвал его и рассказал о том, что ждет этого несчастного за его преступление. Тот не чувствовал раскаяния, жалел лишь о том, что ранил не того человека. Будущее, каким бы мрачным оно не казалось, его не пугало. Он шел убить и умереть. И как бы капитан не хотел его спасти, сам он жить без своей Хису не хотел. Соджун еще постоял, посмотрел, как несостоявшийся отец укладывается на солому, да пошел домой. На душе было тошно.

Елень все поняла, как только увидела его. Он еще не закрыл створку ворот, а она уже заглядывала в глаза. Пришлось рассказать, как все было. Елень отвела Соджуна в его покои, вытащила из сундука одежду, принесла лекарство. Рука опухла и совсем отказывалась служить. Госпожа сама сняла с мужчины ханбок. Она все что-то причитала, но капитан не понимал суть слов, будто они в одночасье утратили свое значение. Присев на сундук, Соджун притянул к себе женщину невредимой рукой и прижался к ее груди. Она замерла, было слышно лишь, как стучит ее торопливое сердце. Но и оно успокаивалось. Темп снизился. Елень положила руки на плечи капитана и вздохнула, провела рукой по голове.

— Кто завяжет пучок совершеннолетия моему сыну, Елень? — с горечью проговорил Соджун.

Госпожа опять вздохнула, отстранилась от капитана, заглянула ему в глаза.

— Попросите господина Син Мёна. Он не откажет, я уверена! Он уважает вас. По-настоящему уважает.

— Я думал, он вам не нравится…

— Он солдат. Такой же, как и вы.

— Тогда завтра попрошу. А когда будем проводить обряд совершеннолетия для Сонъи?

Елень улыбнулась.

— Моя дочь совершеннолетняя. Вы забыли? Она в ноябре должна была выйти замуж. Обряд провели за неделю… за неделю до…

Женщина замерла, погружаясь в воспоминания.

Все это происходило не с ней. Та жизнь ей приснилась. И тот мужчина, который даже во снах уже долго не приходил, тоже был в какой-то сказке. Не в жизни. Елень так глубоко задумалась, что даже вздрогнула, когда к щеке прикоснулась мужская ладонь. Соджун смотрел встревоженно. Елень попыталась улыбнуться, но вышла лишь кривая ухмылка. Капитан поднялся и обнял женщину. Та вздохнула и ткнулась ему в плечо. Все то, что было когда-то, ушло. И в ее жизни сейчас другой мужчина.

С той самой ночи, когда Елень плакала от боли за Соджуна, они больше никогда не переходили черту. Дел навалилось, забот. Оставаясь наедине они могли молчать часами, любуясь огнем в гончарном горне или колдуя над новой вазой или тарелкой. Елень сама расписывала посуду, иной раз делая инкрустацию по сырой глине. Соджуну нравилось заниматься с ней гончарным ремеслом. Круг нашептывал то о тоске, то о любви, то о весне, приближавшейся столь стремительно, то о ночи, полной сладостных вздохов. И душа томилась от чего-то несбыточного.