Любовь и проклятие камня

Мужчина приоткрыл глаза. От боли, сжигавшей все тело, он почти не видел возлюбленную: муторная пелена заволакивала взор. Но он чувствовал прикосновения ласковых рук, чувствовал тепло женского тела, и эти ощущения его убаюкивали. Он едва мог шевелиться, но от собственной немощности было стыдно. Хотелось спать. Елень устроила его на тюфяке спиной вверх, накрыла одеялом. Придвинула ближе лучину.

— Я… я пойду лошадей расседлаю, а ты поспи, лада моя, — проговорила она.

Капитан не ответил. Елень склонилась и прижалась губами к дрожащим векам.

Она действительно расседлала лошадей, вычистила их. Несколько раз она срывалась из крохотного сарая в дом, влетая в него, едва успев скинуть обувь на пороге: ей чудилось, что Соджун зовет ее. Но капитан спал, сморенный болью и опием. Елень стояла над ним, а с ее одежды капала на пол вода: дождь так и не прекратился. Потом женщина возвращалась к настрадавшимся за день животным.

Когда со всеми хлопотами было покончено, она вновь вернулась в комнату, где оставила Соджуна. В комнате было уже не так холодно. Елень убралась. Унесла горшок с углями на кухню, где на едва тлеющем очаге подоспела каша. Женщина уже хотела подчерпнуть ее, но только сейчас заметила, что позаботилась обо всех кроме себя самой. Она не чувствовала холода в промокшей насквозь одежде, потому что ей некогда было думать о себе. Но куртка была вся в крови, как и полы ханбока, рукава и даже штаны. Елень плеснула в перевернутый таз воды и стала умываться. Она шоркала руки оторванным лоскутом и не чувствовала холода, пока не коснулась ледяной тряпкой шеи, вздрогнула всем телом, посмотрела на тряпку, потрогала воду.

— И правда, холодная, — растерянно проговорила женщина и, подчерпнув из огромного чана горячей воды, вылила ее в таз. Кожу на руках тут же защипало. — Я даже не заметила, что замерзли руки.

Соджун есть не смог. Кое-как проглотил несколько глотков крутого отвара женьшеня. Елень заставила себя съесть все, что было в миске. Она сидела на тюфяке рядом с капитаном и смотрела на мужчину, едва различая его в скудном свете лучины.

«Главное, он выжил. До рассвета остались считанные часы. Днем Соджун сможет поесть. Днем ему станет лучше»,— успокаивала себя Елень.

Но уснуть она не смогла. Соджуна било мелкой дрожью так, что стучали зубы. Лоб покрылся испариной, по шее катился холодный пот.

— Соджун, Соджун, — позвала Елень.

Капитан, стиснув зубы, проговорил:

— Холодно… холодно…

Женщина подоткнула с другой стороны одеяло. Потом вспомнила о горшке с углями. Вновь притащила каменную чашу, куда можно было его установить. Выскочила под проливной дождь, выгребла в кухне горящие угли из очага и, замотав горшок тряпкой, принесла его в дом и поставила рядом с Соджуном. От горшка шло ровное, приятное тепло. Елень вновь залезла под одеяло и уже было легла, а потом села. Соджун, потеряв так много крови, не мог согреться в теплой комнате, и тогда женщина потянула на своей груди ленты чогори. Сняв жакет, она свернула его и положила рядом, а затем принялась развязывать тесемки на чиме… Обнимая Соджуна одной рукой, она прижималась к нему горячим обнаженным телом, делясь своим теплом. Вскоре мужчина, убаюканный этим теплом, задышал ровней, перестал дрожать и провалился в вязкий, тягучий сон. Елень спала рядом, чувствуя на своем плече горячее дыхание Соджуна, и дороже этого дыхания у нее не было ничего.

[1] Ложка для стрел – инструмент для извлечения стрел. (Стоит заметить, тот еще инструмент для пыток).

Глава сорок четвертая.

Какой-то стрекот… кто-то не то стучит, не то крадется под окнами, задевая стены. Кто бы это мог быть? А если враг? Лежать было неудобно, правая руку придавлена чем-то тяжелым и горячим, зато левая зашарила по полу. В то же мгновение от поясницы до макушки спину объяла чудовищная боль, такая, что не пошевелиться и перед глазами морок, однако пальцы упрямо ползали по полу в поисках меча.

— Это белки, — проговорил рядом усталый и заспанный голос Елень, — они наши сторожа. Спи спокойно.

— Пить… пить хочу…