Любовь и проклятие камня

Соджун целовал и целовал сомкнутые губы, пока они не поддались. Волна желания захлестнула капитана, и он даже на миг забыл, где находится. Сейчас любимая была в его руках, и ему было все равно, как она выглядит и как от нее пахнет. Она уже в его руках!

Но тут сзади его с силой оторвали — старик, плюясь гневом и проклятиями, смог-таки отодрать своего никчемного отпрыска от этой ведьмы. Тяжелый удар кулаком в лицо отрезвил Соджуна, но он так и не отошел от Елень, едва живой за его спиной, чувствовал, что она стоит там, чувствовал ее дыхание — как отойти?

Оказывается, домик уже опустел. Остались лишь старик, Чжонку с совершенно белым лицом и забытый Микён каягым. Все ушли.

— Ты поскудник! Так опозорить меня! — верещал отец. — Все из-за тебя, ведьма!

Взметнулась вверх рука, но так и не опустилась: железные тиски вцепились в иссохшее запястье — еще миг и хрустнут старческие кости в этих клещах.

— Она моя! Только я волен казнить ее или миловать, а не вы, министр Ким! — прошипел сын, буравя отца холодными и колючими глазами.

Отец на миг даже задохнулся, а потом что-то ворча и бормоча стал спускаться вниз. Чжонку, наконец, отклеился от своего места и бросился вон из домика. Соджун и Елень остались одни.

Она стояла, боясь пошевелиться, надеясь, что хозяин просто уйдет первым — он понимал, что нужно объясниться. Глянул на нее мельком: губы алели на чумазом лице. Ее грязные руки оставили разводы на его белой одежде — так вырывалась, а вырваться все же не смогла.

— Простите, — едва пролепетал Соджун.

Она, так и не поднимая глаз, шагнула мимо него, он не позволил: поймал за тонкую холодную руку. Шершавые пальцы шевельнулись в его горячей ладони и замерли. Замер и Соджун. Он хотел и боялся признаться во всем. Как она отреагирует? Что скажет? А если…

— Простите, госпожа Елень, — выдохнул он вновь.

— Я…

— Вы на века, даже если пройдет тысяча лет, останетесь для меня госпожой, — холодно и жестко перебил Соджун и поднял на нее глаза.

Она смотрела устало и равнодушно. Равнодушие появляется, когда человек привыкает к своей жизни, привыкает к побоям, унижению, ненависти. Он настолько привыкает, что перестает замечать и ненависть, и побои, и унижение. Это конец его как Человека. Он превращается в безропотную скотину, которая не сопротивляется, даже когда ее ведут в лавку мясника на забой. Елень к ужасу Соджуна тоже привыкла. В глазах не то что света — жизни не было!

Страх окутал капитана. Соджун схватил женщину за плечи и тряхнул.

— Госпожа! Госпожа! Посмотрите на меня! — заговорил он горячо.

Та подняла на него глаза и даже улыбнулась… одними губами. Соджун прижал к себе, а в голове вдруг родилась страшная мысль. Мысль, которая нарушала все законы Конфуцианства, нарушала логику вещей и законы человеческие, но она опьянила Соджуна и повлекла за собой.

— Уйдем! Давайте уйдем! Уйдем в тот дом, где вам так понравилось! — зачастил он, ужасаясь и радуясь этой мысли.

Елень тут же вспыхнула, запротестовала, стала отталкивать его от себя.

— О чем вы говорите? Опамятуйтесь! Уйти из дома родительского? Да можно ли думать о таком?

Она оттолкнула мужчину и шагнула назад. Соджун остановился перед ней.

— Господин капитан, даже думать об этом…, — начала она, но замолчала, не в силах продолжать разговор.

— Елень…

— Вас проклянут. Вас проклянут и живые, и мертвые! Вас осудят все, кого вы знаете и даже с кем не знакомы. Вас выгонят со службы, вы потеряет все!

Соджун посмотрел в глаза любимой женщины и улыбнулся, губу, разбитую ударом кулака, защипало.

— Если вы будете со мной, что мне до всех, — признался он.

Елень в ужасе сделала еще несколько шагов назад.

— Это святотатство! — скорбно произнесла она и уже развернулась уйти.

Голос тревожный, ласковый — голос любящего мужчины — ее остановил:

— Вы меня настолько сильно презираете, что вам претит сама мысль уйти вместе со мной?

Женщина повернулась. Он стоял напротив нее, такой высокий, красивый. В уголке рта алела кровь, но Соджун будто этого не замечал, не чувствовал, не ощущал. Суровая морщина пролегла между черными бровями, но смотрел он с такой мукой, что ей даже на мгновенье стало страшно: за него страшно.

— Я не презираю вас. Я вижу, как вы измучились за это время. Господин, вы… вы… вы меня…

Женщина замолчала не в силах произнести слово, которое обычно несет много света, вот только…

— Да, — коротко и просто ответил Соджун.

Она вспыхнула, мгновенно покраснев до корней волос, а потом развернулась и бросилась из домика, забыв о своей хромоте. Но он был воином. Опередил на мгновенье и просто спрыгнул с лестницы на землю. Она замешкалась, оступилась — нога проклятущая подвела — и сорвалась вниз, даже не успев вскрикнуть. Он будто только этого и ждал: подхватил ее, прижал к груди, да так и пошел с ней на руках во двор. Она порывалась освободиться, да куда там! Соджун, не обращая внимания на отца, пронес ее до самой купельной, открыл дверь — оттуда дохнуло жаром — поставил на пол, крикнул Гаыль, детей, и лишь когда все они скрылись за толстой дверью, стал распоряжаться. Рабы стояли вокруг, понурив головы, и молчали.