Любовь и проклятие камня

— Госпожа! — зарыдала Гаыль, а за ней и Сонъи. У Чжонку вытянулось лицо.

Соджун, стоя на коленях, бережно приподнял Елень, устраивая ее у себя на руках, провел ладонью по лицу.

— Госпожа, — тихо и словно осторожно позвал он. Она не отозвалась. Ее одежда, в отличие от всех остальных, была сухой. В нескольких местах на ней проступила кровь. Соджун держал Елень в руках и не верил своим глазам. Он прижал пальцы к женскому горлу и с натугой выдохнул: там, под жесткими пальцами, стучала упрямая жизнь.

— Госпожа, — громко позвал ее Соджун. С его шляпы сорвалось и упало на изможденное лицо несколько холодных капель, ресницы дрогнули.

— Она жива! — закричал Хванге и вдруг зарыдал, уткнувшись в живот Чжонку. Тот закусил губу.

Елень открыла глаза. Лицо капитана таким она видела уже не раз. Откуда в них столько боли? Почему он с такой мукой смотрит на нее? Что таит это огромное сердце, которое так надсадно ухает в широкой груди?

— Вы опять…, — просипела она.

— Молчите, — выдохнул он и поднял глаза на отца. Министр стоял, скривив губы.

«Он надеялся забить ее до смерти. Он разочарован»,— мелькнуло в голове Соджуна.

Он уложил Елень обратно, накрыл циновкой, чтоб женщина не намокла, и выпрямился во весь рост. Посмотрел на циновку, потом на стрелу, торчащую из земли, а затем перевел взгляд на родителя.

— Анпё!

— Да, господин! — тут же отозвался слуга.

— Со сколькими телегами мы вернулись в этот дом?

Анпё задумался.

— На трех, господин.

— Чжонку, Хванге, помогите Анпё, грузите телеги. Гаыль и Сонъи, собирайтесь, но берите только те вещи, которые купил я.

У слуг и детей вытянулись лица, они переглянулись. Чжонку быстрее всех бросился выполнять распоряжение отца, он устремился в конюшню, толкнув впереди себя Хванге. Соджун посмотрел на челядь и медленно вытащил из ножен меч. Рабы шарахнулись в сторону.

— Кто останется на дворе, пока я считаю до трех, умрет от моего меча! Раз…, — припечатал молодой хозяин, и рабы тут же очистили двор, а Соджун встал с обнаженным мечом над Елень, лежащей в циновке у его ног.

Пугающе трезвый взгляд сына походил на этот же меч — холодный и острый, и министр молчал. Он видел, как седлают лошадей, как одна за другой выстраиваются телеги, как на них складывают нехитрое добро вдовца и рабов — видел все и молчал. Ему казалось, что Соджун ждет от него просьбы одуматься и остановиться. Но если старик так скажет, значит, проиграет, а отец не мог проиграть сыну, да еще из-за какой-то девки!

Соджун не оброс ни имуществом, ни богатством, собрались быстро. На две телеги сгрузили нехитрый скарб, а на третьей Соджун расстелил собственный тюфяк и бережно уложил Елень, накрыл сухой циновкой от дождя, а потом оглянулся на своего молчаливого отца, которому все еще не верилось, что сын, действительно, собрался уйти из дома.

— Чжонку, подойди! — приказал капитан. Юноша тут же подбежал к нему.

Соджун встал напротив крыльца, где все так же стоял отец, поднял сложенные одна на другую ладони к глазам и, опускаясь на колени, поклонился отцу до земли. Ладони окунулись в лужу, тяжелые бусины гыткыма легли на грязную землю, но Соджун будто этого и не заметил, встал в полный рост и поднял глаза на родителя, дождался, когда выпрямится сын и только тогда заговорил:

— Прощайте, отец! Берегите себя!

Анпё подвел коня и капитан, взяв его под уздцы, зашагал со двора.

— У тебя ничего нет, неблагодарный мальчишка! Ты еще вернешься! — раздалось в спину, но упрямый сын промолчал. Он шел рядом с телегой, где лежала она, придерживал рукой циновку и был совершенно спокоен.

А министр, смотрел на закрывающиеся ворота и злился все больше.

— Он еще приползет! — заявил он твердо и уже собрался уйти, как увидел перед крыльцом стрелу, сидящую в земле по самое оперение. Это была ничем не примечательная стрела, самый обычный срезень, даже не бронебойная, способная пробить доспех; но в этот момент старику вдруг показалось, что эта самая обычная стрела разрезала путы, связывавшие отца и сына. Он прошамкал что-то беззубым ртом — что именно Микён не расслышала — и зашел в дом. Дождь так и стоял стеной.

Глава восемнадцатая.

Шум дождя — монотонный, успокаивающий — проникал в сознание. Где-то рядом гулко падали капли: кап, кап, кап… Этот звук заставил Елень проснуться и приоткрыть глаза.

Простая комната без намека на роскошь: ни дорогой ширмы, ни изысканной мебели. Видимо, порядок в комнате наводили в спешке: мебель и полы чистые, чего не сказать о потолке и стенах. Бумага в перегородках между комнатами серая и очень сухая даже на вид. Кое-где в ней виднеются прорехи и потертости. На потолке в углах хитросплетенные гнезда пауков, а с потолочных балок свисают длинные опушенные застарелой пылью нити паутины, которые подрагивают от яркого пламени свечи. Свеча толстая, шириной в запястье, и дает достаточно света, чтобы разглядеть и убранство комнаты, и отполированную поверхность рядом стоящего столика на резных ножках, где лежат обрывки ткани и стоят какие-то чашки. От одной из них вверх поднимается пряный дымок.