Любовь и проклятие камня

Он говорил и говорил, а сам не смотрел на Елень, а когда посмотрел, то увидел, как по любимому лицу скользят слезы. Испугался, наклонился, неуверенно вытер мокрые дорожки на щеках. Женщина отвернулась от него, всхлипнула протяжно и тут же застонала. Соджун засуетился рядом, но чем больше суетился он, тем сильнее плакала она. Это были те самые невыплаканные слезы боли и унижений, слезы скорби и гнева. Грудь разрывала чудовищная боль, и Елень все никак не могла успокоиться. В конце концов, Соджун усадил ее, влил какой-то травяной отвар. Она глотала, морщась от боли, и плакала. Капитан что-то говорил, его голос — густой и глубокий — вливался в сознание пряным медом и успокаивал истерзанное сердце. Елень постепенно успокоилась, а потом и вовсе уснула в объятиях Соджуна, сморенная настоем опия[1]. Капитан уложил ее, укрыл и лег рядом с тюфяком. Уходить не хотелось. Он уснул сразу, едва закрыл глаза. В душе царил покой. Так спокойно Соджуну давно не было.

Елень проснулась от пения птицы. Чистый звонкий голос то заливался трелью, то рассыпался мелкой дробью, то вдруг переходил на посвистывание и пощелкивание. Странно… соловьи только вернулись, или она просто не замечала их пения раньше? Она закрыла глаза и вздохнула. Боль в ребрах тут же отозвалась. Елень положила руку на грудь. Тугая повязка сдавливала ребра и не позволяла глубоко дышать. Женщина скосила вниз глаза и не то испугалась, не то удивилась. Она и не заметила этого, проснувшись среди ночи: на ней была надета мужская нижняя одежда. Спрашивать, кому принадлежала эта одежда, не стоило, и так все было понятно. Вот только…

Елень увидела Соджуна, спящего по левую руку от нее. Он спал на обычной циновке, без тюфяка и одеяла, просто подложив под голову руку вместо подушки, а второй все так же держал Елень за руку. Она шевельнула пальцами — Соджун вздохнул, сжав ладонь, и женщина замерла: будить его ей не хотелось. Именно по этой причине она не стала вытаскивать свою руку из мужских пальцев, а просто закрыла глаза и скоро вновь уснула.

Когда она проснулась, капитана уже не было в комнате. Кое-как поднявшись, вышла на террасу. На улице было свежо. Солнце переливалось в каждой дрожащей на ветру капле, отражалось в каждой луже, весело играло тысячами солнечных зайчиков, игриво пляшущих по стенам дома. Молодая зелень весенней листвы перешептывалась над головой. И дышать хотелось полнее, смотреть свободнее и не волноваться о том, в каком настроении хозяин, потому как не было больше жесткой руки, которая ударит по лицу или схватит за волосы.

И, казалось бы, все! Теперь должно быть хорошо и спокойно, но тут Елень увидела Соджуна, который вместе с Анпё вытаскивал снятые двери из хозяйского дома. Чжонку и Хванге выносили мебель и составляли в старую мастерскую, и все были так заняты своими делами, что никто даже не заметил ее, стоящую на террасе, а Елень смотрела на хлопоты своей маленькой семьи и винила себя. Ведь если бы не она… Но тут Хванге будто что-то нашел, показал Чжонку, тот фыркнул и презрительно поджал губы, а мальчишка перебежал двор, направляясь в кухню, откуда доносился лязг посуды. Он переступил порог, позвав сестру. В то же мгновенье раздался вопль девочки, который даже заглушил на миг громкий хохот брата, вылетевшего во двор. Девочка бросилась за ним вдогонку, размахивая полотенцем.

— Я надеру тебе уши, Пак Хванге! Вот только попадись мне! — кричала она, пытаясь поймать брата, прятавшегося за спину Чжонку, который вертелся с растерянным видом и не знал, что предпринять.

— Сонъи! — позвал Соджун.

— Господин! Он мне паука на юбку бросил! — взвизгнула девочка.

Капитан рассмеялся. Он смотрел на вертящихся во дворе детей, смотрел на своего сына, который пытался заступиться за Хванге, но в итоге получил полотенцем по спине. Сонъи, испугавшись этого, едва не поклонилась, но передумала.

— Вы либо уйдите, либо поймайте Хванге, а то стоите и только мешаете! — заявила она молодому господину. Тот тут же извинился, покраснев.

Соджун, увидев это, расхохотался. Анпё, вытирая потную шею, смеялся вместе с хозяином. Гаыль, выглянувшая на шум из кухни, тоже улыбалась, и Елень вдруг осознала: не только она освободилась от рабства, не только она избежала оков — все сейчас дышали свободно! И в первую очередь Соджун. Одетый в простую одежду, весь в пыли и грязи, он хохотал над своим сыном и был совершенно счастлив. Он отряхнул руки, хотел зайти в дом, но увидел Елень. Сбежал легко с крыльца и направился к ней, и она, осознав, что он идет именно к ней, вдруг заволновалась, отступила назад. Заметила краем глаза, бегущих детей, слышала голос Хванге, звавшего ее, но видела лишь глаза молодого мужчины, шагавшего к ней через двор. Он шел широкими шагами и щурился от солнечного света, шел и улыбался, а она слышала биение собственного сердца, и вспомнилось, как ночью плакала в его объятиях, как гладила его мозолистую ладонь — и краска подступила к щекам.

Соджун в последний миг успел перехватить Хванге поперек живота. Мальчик засопел обиженно в руках капитана, пытаясь достать ногами земли.