Любовь и проклятие камня

— Все то, что ты мне решила предложить, я могу получить в Бёнгване. Но там, продавая себя, женщины отвечают лаской на ласку… Не смей больше переступать порог этой комнаты, если не готова быть моей…, — и выплюнув это, он бросился из комнаты.

Елень подтянула к подбородку покрывало, сворачиваясь калачиком, едва ощущая собственное тело. Она задела дрожащей рукой светец: лучина опрокинулась и упала в чашу с водой. Раздалось шипение, и комната погрузилась в глубокий мрак, пряча слезы обжигающего стыда.

Женщина кое-как поднялась и, замотавшись в покрывало, вышла на крыльцо и тут же шарахнулась в тень. Соджун как раз в этот момент вывел своего оседланного жеребца из стоила, и как был — в неприбранной одежде — вскочил в седло и вылетел за ворота. Заспанный Анпё что-то проворчал вслед своему господину, закрывая ворота, а потом прошел к себе, не заметив госпожу. Та, спотыкаясь, шагала к себе, а слезы жгли и жгли щеки, отравляя собственную душу. Было и стыдно, и больно, и жаль…

А Соджун летел по знакомой дороге, сокращая путь. Он спрыгнул у Бёнгвана, кинул поводья слуге и бросился к главному дому, откуда доносились смех и музыка. Кисэн, встречающая гостей, узнала его. Что-то закричала, но он не обратил на нее внимания. Сбросив обувь в общей свалке у крыльца, почти бежал по узкой террасе, и слуги, завидя его, шарахались в сторону. Соджун обогнул дом, оказавшись во внутреннем дворе, как заметил ту, ради которой сюда и приехал. Бёль, подобрав юбку, шла следом за слугой, который нес каягым. Узнав капитана, она обрадовалась.

— Мой господин! — весело прокричала она и помахала рукой.

Соджун обогнул слугу, схватил девушку за руку и потащил во внутренние покои: Бёль едва поспевала за ним. Он шел по темному коридору, куда выходили двери комнат для гостей и не обращал внимание на протесты кисэн. Толкнул в сторону одну дверь, из темноты кто-то вскрикнул: Соджун виновато поклонился и закрыл дверь. В другой он даже успел разглядеть мужчину, склонившегося над девушкой. В третьей в ожидании гостей горел светец. Соджун заволок Бёль и закрыл дверь так, что та стукнула в пазах.

А потом капитан накинулся на кисэн. Он раздевал ее, раздевался сам. Она прижималась к нему тонким горячим телом, и Соджун без устали целовал хрупкие плечи. Нечаянно задел светец, и лучина погасла. Комната погрузилась во мрак. Свет уличных фонарей едва пробивался сюда сквозь плотную бумагу закрытых ставень. И Соджун стал неистов в своем напоре. Обнимая пышущую страстью девушку, не помнил, что она не та женщина. Он словно забыл, что Елень осталась там, на полу в его комнате. Сейчас в его руках была она, эта удивительная женщина с зелеными глазами проклятого камня.

— Мой господин, — едва слышно раздавался женский голос, опьяненный страстью…

Чиркнул камень. Лучина вспыхнула, и капитан зажмурился. Бёль подсела к нему на постель и посмотрела с любовью в глаза, где еще тлели угли любовного пламени. Соджун еще тяжело дышал, сердце ухало в груди, и кровь пульсировала в венах. И на кисэн он не смотрел. Девушка укладывала косы вокруг головы, склоняясь над зеркальцем. Соджун, глядя в стену напротив, видел лишь узкую спину с клеймом на правом плече. Это клеймо прятало в себе давнишнюю боль. Скрывало слезы, что были выплаканы Бёль, когда ее продали в дом учения. Соджун знал, что он единственный, с кем спит Бёль. Та относилась ко второму классу кисэн — ипхэ[4] и могла не делить ложе с клиентами. Он заметил ее по возвращении в Ханян, когда первый раз привел сюда начальника стражи и других капитанов, чтобы отметить свое вступление в должность. Девушки подливали рисовое вино, но Соджун захмелел, когда увидел ту, что профилем очень походила на любовь всей его жизни.

Обычно он оставался холоден к ласкам и улыбкам кисэн, но в тот раз… Он раздевал ее, а она прижималась к нему и целовала в ответ… потом призналась, что обычно отказывает похотливым мужчинам, норовящим залезть под юбку хорошенькой кисэн. И глаза, похожие на полумесяцы, светились нежностью и любовью.

Соджун приходил сюда, когда становилось невмоготу. Когда ночью не мог уснуть, когда от страсти темнело в глазах. Бёль всегда принимала его. Он слушал игру на каягыме, а потом снимал пестрый шелк одежд с исполнительницы.

Сейчас его обуревала горечь. Он закрывал глаза и видел Елень, распятую им самим на полу. Он не мог вспомнить ни вкус ее губ, ни линий изгибов тела, но понимал, что до гробовой доски не забудет слез обреченности на прекрасном лице. И не в силах что-либо изменить капитан закрывал глаза, не слушая голос Бёль. Он был совершенно трезв, но чувство горечи похмелья отравляло душу.