Любовь и проклятие камня

Дом спал. Чтобы никого не разбудить конским топотом, капитан перемахнул через ограду на заднем дворе, открыл щеколду и завел коня, который обиженно фыркал и от недоумения перекатывал во рту железные удила. Соджун похлопал его по крупу и стал расседлывать. На душе было гадко. Завтра утром он увидит Елень. Встретится с ней взглядом и… Она тоже не сможет забыть того, что произошло этой ночью. И больше не улыбнется, и не захочет проводить его, и со службы уже не будет ждать. С завтрашнего дня все будет иначе. Зачем он так поступил? Зачем спустил с привязи страсть? Почему?

Погруженный в свои мысли, он шел через двор и даже опешил, увидев в открытой беседке светлый силуэт. Соджун без труда узнал Елень. Она сидела в своем нижнем убранстве, подобрав ноги и смотрела на горы, которые утопали в чернильной темноте за краем бездны. Молодой месяц больше прятал, чем освещал. Яркие сестры его — россыпь звезд — водили хоровод, а он словно не мог выбрать, какую из них выбрать, чтобы вместе гореть ярче. И где-то там, далеко-далеко, едва заметно светлел край неба — просыпалось отдохнувшее за ночь солнце. А Соджун смотрел в спину любимой женщины, и душа рвалась вон из тела!

Он хотел бы, чтоб все было по-другому. Он окружил бы ее любовью и заботой. Любил бы ее, и она любила бы его, тянулась к нему сердцем, грела бы душу в его горячих ладонях. Он мог бы ей все это дать!

Капитан так задумался, что вздрогнул, когда Елень вдруг оглянулась и, узнав его, поднялась. Туфли шаркнули по земле, и Соджун, казалось, перестал дышать. Он почти не видел любимого лица. И совсем не видел выражение глаз. Он лишь слышал дыхание и ощущал боль, что нанес ей сам. Между ними было несколько шагов, а Соджуну казалось, что это горы пролегли, отделяя их друг от друга. И горы столь высокие, что не всякая птица их сможет преодолеть, куда там человеку…

— Простите меня, господин.

Соджун едва не шагнул к ней, но остановился. Он молчал и не спускал с нее глаз.

— Простите меня, господин, — повторила Елень, и в ее голосе дрогнули слезы, — я… я думала, что смогу…

— Скоро рассвет. Ложитесь спать, госпожа, — перебил ее капитан. Выслушивать ее объяснения было выше его сил. — Идите к себе.

Елень виновато опустила голову и прошла мимо. Холодный шелк ее убранства коснулся его руки, и дрожь прошла по телу: так остро и больно было на душе. А Елень шла, чувствуя его взгляд, как руку, и молчала. И ни он, ни она даже предположить не могли, что еще им приготовила равнодушная Судьба-злодейка…

[1] Хангыль – корейский алфавит, созданный при поддержке короля Седжона Великого. До конца XIX века все официальные документы и большинство книг в Корее выходили на древнекитайском (ханмуне).

[2]  Со временем дети дворян от наложниц даже образовали особое сословие неполноправных дворян – «чунъинов».

[3] Школу или учителя посещали лишь мальчики.

[4] Существовало три класса кисэн. Ильпхэ – высший класс, отлично пели, танцевали, разбирались в искусстве, а также владели классическим китайским, что очень важно. Участвовали в больших государственных мероприятиях или же были во дворце. Интимные услуги не оказывали. Ипхэ – второй класс, так же разбирались в искусстве, политике, как и ильпхэ, но могли втайне вступить в интимную связь с клиентом. Сампхэ – низший класс. В основном их функция была в распевании народных песен и уединении с клиентом. Они и оказывали интимные услуги.

Глава двадцать четвертая.

Шло время. Хванге вернулся в школу. Он сидел у самой двери, но от этого лишь злей учился. Чжонку сдал экзамены и поступил в академию конфуцианства Сонгюнгван[1], домой приходил лишь два раза в месяц на выходные.

Елень, как затянулись раны, продолжила тренировки. Соджун вооружался клинком, вставал напротив и отражал атаки. Он согласился с этими тренировками при одном условии: свой меч он держал в ножнах. Но даже при этом все равно был осторожен. Елень скрипела зубами с досады, но молчала. Боялась, что капитан вовсе откажется от упражнений с ней.

Что уж греха таить, Соджун бы и рад был отказаться, да вот только после его ухода из отчего дома к нему изменилось отношение всего окружения. Офицеры сторонились, даже ходили в Бёнгван, забыв позвать извергнутого из рода. Соджун не спорил, не напрашивался в компанию и тем более не оправдывался. Ему хватало его дома, его семьи. После службы спешил туда, где его ждали. Едва перешагнув порог поместья, он чувствовал себя нужным, необходимым, да и просто главой семьи. Встречался глазами с Елень — и будто кто по голове мягкой ладошкой гладил. Она улыбалась, и проклятый всем белым светом капитан был счастлив.

Пару раз мелькнула мысль, а не уехать ли в провинцию… Да вот только как уехать, как бросить отца, который каждый день проходит будто мимо порожнего места?