Любовь литовской княжны

– Благодарю за милость, княже. – Персидская красавица расстегнула фибулу на вороте хозяина и приняла его плащ. Провела ладонью по дорогой ткани, проверяя, нет ли глинистых пятен, аккуратно сложила…

Дверь с грохотом распахнулась, в горницу ввалился встрепанный раскрасневшийся Копуша:

– У причалов сеча! Пестун, сундуки!

Пожилой дядька, не заставляя повторять дважды, кинулся в угол, вскинул кованую крышку, стал выбрасывать на пол пояса с саблями, кистени, звякающие тяжелые узлы. Оба холопа подняли взгляд на Василия, на миг замерли, а затем подхватили его с двух сторон, придвинув к стене, быстро надели на воспитанника войлочный поддоспешник с памятным разрезом, окруженным запекшейся кровью, на груди. Сверху так же быстро и ловко натянули юшман.

– Дяденьки, как же так?! – жалобно заскулила невольница. – Что же сие творится?! Почему, зачем?

– Нечто сама не ведаешь, кто с реки на города нападает? – бросил через плечо Копуша. – Знамо, опять ушкуйники наведались! Больше некому!

Княжич заметно вздрогнул.

Новгородские ушкуйники – бич и ужас всех известных и неведомых земель; речные разбойники, грабившие во всех краях любые города и веси, невзирая ни на веру, ни на родство, ни на звание своих жертв. Великая Орда не раз жаловалась в Москву, что ушкуйники разоряли Булгар и Жукотин[10], Сарай и Казань и добирались даже до далеких персидских берегов. На севере плакались о набегах свейская Стекольна и немецкий Штетман, финская Або[11], датский Копенгаген и рыцарский Аренсбург. Доставалось и московским городам – Костроме, Ярославлю, Бежецку, Нижнему Новгороду. Однако великого князя Дмитрия, отца Василия, новгородцы все-таки опасались. Русь близко, ее армия сильна, дорогу на Волхов знает хорошо, не первый век с буйными соседями воюет. Но вот дальние пределы – Заволочье, Орду, всякую неметчину – ушкуйники разоряли часто и нещадно.

– Может… обойдется? – сглотнула Зухра.

– Это кому как, – хмыкнул бывалый воин. – Город большой, нищие окраины никто не тронет. Чего с голытьбы возьмешь? Сокровища, они ведь во дворцах. Но уж сюда-то тати влезут обязательно!

– Да-а?! – жалобно простонала девица, теребя края жилетки.

Наверное, впервые в своей жизни Зухра пожалела о своей юности и красоте.

Холопы же, снарядив для битвы княжича, так же споро сами облачились в чешуйчатые куяки, застегнув броню на боках, опоясались саблями.

Совсем рядом послышался сдвоенный грохот.

– Кажись, перебили ужо новгородцы портовую стражу-то, – сделал вывод Копуша. – Тюфяки к дворцовым стенам доволокли.

– Здесь все из глины, – пробормотал княжич. – Пушками с первого залпа разнесут.

– Больших стволов на ушкуе не увезти, – покачал головой Пестун. – Разбойничьи пищали камнями размером с кулак стреляют, не более. Раз десять стрельнуть придется, пока ворота али угол какой расковыряют.

– Или един раз из десяти стволов шарахнут, – поправил его Копуша, перекладывая что-то из сундука в поясные сумки, себе и Пестуну. – На долгую задержку не надейтесь, вскорости будут здесь.

Холопы выжидательно посмотрели на паренька.

Молчание затянулось, и Копуша поторопил:

– Что делать станем, Василий Дмитриевич? Ты князь, тебе решать. Сказывай свою волю!

По телу паренька пробежал колючий озноб.

Хорошо свою волю объявлять, коли на охоту собираешься поехать али службу церковную прогулять! Но сейчас… Сейчас он должен был сказать своим воспитателям и холопам, как именно им надлежит поступить. То ли спускаться вниз, к воротам, и сложить головы, защищая царский дворец от новгородских разбойников, то ли забыть о дворце и заботиться о своих жизнях. Сейчас от решения паренька зависела вся их общая судьба. И судьба каждого в отдельности…

Василий потер внезапно занывшую грудь – хотя и не ощутил прикосновения через толщину брони, – прикусил губу, прислушиваясь к нарастающей снаружи и во дворе суете.

По ушам ударил протяжный перекатистый гром, подсказывая, что тюфяков у стен царского дворца собрано уже несколько штук.

– Я здесь не слуга и не союзник, – словно бы размышляя вслух, произнес паренек. – Я здесь даже не гость! Я заложник. И проливать за Орду своей крови мне ни к чему.

– Уходим! – поняли холопы, подхватили один из сундуков и метнули в окно. Рама вылетела с такой легкостью, словно бы и вовсе никак не крепилась к стене. Пестун выглянул наружу, отпрянул, быстро огляделся. Рванул кошму со стены, выдернул нож, располосовал войлок на три широкие полосы: – Помоги!

Копуша встал с другой стороны, и вдвоем они быстро скатали в свиток одну ленту, другую, связали между собой. Один конец примотали к боковой рукояти сундука, второй выпростали наружу. Копуша, держась за скрученную кошму, тут же прыгнул вперед.

– Княже! – кивнул на окно Пестун.

Василий вскочил на подоконник, глянул вниз.

Высота тут была всего сажени четыре – четыре человеческих роста, и примерно на сажень сделанная наскоро веревка до земли не доставала.

– Черный Карачун… – тихо ругнулся паренек, схватился за кошму и прыгнул наружу. Соскользнул до узла, чуть задержался, потом до второго и дальше – пока край войлока не вырвался из рук.