Любовь на троих

Дочь забросил напрочь, она подростком тогда была, ей папа нужен был тогда, она его боготворила, но он целый день пел и пропел ребенка.

Она в пятнадцать лет, ему назло, с одним студентом замутила, да так лихо, что за год приобрела все вредные привычки, пила, дома не ночевала, стала курить и посылала маму и папу в разные половые места, и свои места стала предоставлять для несанкционированного доступа всем желающим.

А потом он ушел, и в доме поселилась ночь, черная беспросветная ночь безысходности, денег не было, дочь увидела, что мать сходит с ума, взяла себя в руки, и они уже вдвоем стали жить в предлагаемых обстоятельствах, сделали ремонт, дочь стала работать и как-то жизнь наладилась без любви и без папы.

Пятьдесят лет не конец, если не считать свою жизнь загубленной и каждый день не писать в анкетах — «молодая спортивная женщина без материальных претензий желает встретить человека для создания семьи», а потом ждать предложений от дрочеров всех возрастов встретиться на ее территории для спонтанного секса, а потом плакать всю ночь, оскорбленной и растоптанной чужими подлыми словами, типа куда лезешь, старая коза, или еще похуже. Если этого не делать, то жить можно.

Жить можно и в тюрьме и в концлагере, но если не впадать в крайности, то в каждой жизни кроме тепла, света и продуктов иногда необходимо получить крохотную дозу радости, не от водки, не от порошка, а от противоположного пола.

Только не от мальчика, взятого напрокат, не от сантехника, торопливо трахающего тебя, нет, от легкого касания руки, ласкового взгляда, понимающего тебя, и каких-нибудь нелепых слов, «зая», «котик» и «мася», нужны милые благоглупости, в которых не признаешься ни подруге, ни дочке, никому.

Тяжело каждую ночь просыпаться от ушата холодного одиночества, секс здесь ни при чем, не в нем все дело, радости не хватает, как витамина весной.

Неделя за неделей проходят твои дни, и если ты нужна только пуделю, то плохи твои дела, так она ритуально говорила себе, но без отчаяния, а так, как заключенный на пожизненный срок отмечает неделю за неделей, понимая, что календарь здесь ни при чем.

В какой-то по счету вторник она пошла в поликлинику, еще с вечера ломило голову, но она напилась таблеток, температуры не было, и она пошла, понимая, что там она заболеет еще сильнее от бесплатного обслуживания, но она пошла, зная, что с такой головой в школе она не выдержит четыре урока.

В очереди сидеть не пришлось, помогла знакомый врач, дети которой учились у нее в классе, она быстро провела ее в кабинет и все быстро выписала и дала больничный до конца недели.

Но уйти сразу не удалось, врач сказала сдать кровь, для полной уверенности, и она пошла в лабораторию и села в очередь, маленькую, но длинную.

Старухи с банками своей мочи и плохими венами терпеливо ждали, они всегда ждали, и их терпению предела не было, они собирались еще пожить, и поликлиника заменяла им клуб по интересам, досуговый центр и место встречи, которое им изменить нельзя.

Она с бабками не разговаривала, смотрела в пол, но когда над ней нависла тень, она подняла голову и увидела его.

Это был еще крепкий пенсионер, но не из жалких и бедствующих вдовцов, а вполне еще боевой мужик достойного вида, не мятый, не жеваный, а просто мужик, у которого еще есть жизненные ориентиры и доход, не связанный с социальными программами. Что он делает в бесплатной поликлинике для доживающих свой век старух и бедных бюджетников, было непонятно.

Он спросил, кто последний, и сел рядом, он пах вкусным одеколоном, он был чисто выбрит, и в ботинках его отражалось, как в плазме, настоящее солнце…

Сидел он спокойно, не дергался, глаза не закатывал, не бросал в воздух слова о кровавом режиме, съедающем жизнь стариков, которые положили здоровье на алтарь отечеству.

Было видно, что терпеть он привык и повидал в жизни всякое, она стала придумывать ему биографию.

Так она делала всегда в транспорте, когда ехала на работу, читать она в дороге не могла, на тетрадках посадила глаза за тридцать лет в школе, и эта игра, в выдуманных ею людей давала силы доехать полтора часа до школы в новом районе, где она учила балбесов, которые приезжали в школу на машинах, а она шла от метро на своих уже весьма усталых двоих.

Но придумывать ничего не пришлось, он несколько раз посмотрел на нее очень внимательно и спросил, как она себя чувствует. Она очень пожалела в этот момент, что не накрасила губы и не надела дубленку, которую ей передарила дочь, посчитав, что ей пора уже носить шубу, она была в старой куртке, в старых джинсах и сапогах со сломанным замком, голова с утра так болела, что наряжаться сил никаких не было.

У нее даже застучали зубы от волнения, ее уже много лет никто не спрашивал, как она себя чувствует, что она думает, только дочь, живущая своей семьей, ритуально звонила и спрашивала, но она не хотела ее расстраивать и всегда говорила, что ей хорошо.

Она, удивляясь сама себе, стала ему говорить о том, что так давно в ней спало.