Любовь на троих

О своих сомнениях и страхах, о ночных кошмарах и утреннем холоде, о слезах на подушке, льющихся без повода, о том, что в ней произошло и как сломался замок на сундуке, где хранились ее печали.

Этот странный собеседник одним словом отбросил тяжеленную крышку сундука, и из нее посыпались, как из старого клада, монеты чистой печали, чеканенные за последний десяток лет.

Он внимательно слушал, как на сеансе гипноза, не перебивал, он не испугался ее словесного извержения, он слушал, и она освобождалась от скрытого в себе.

Ей стало так легко, как бывало лишь в детстве, в том старом дворе, где она прыгала через скакалку в кругу подружек.

Она была первой в этом упражнении, и ей казалось, что она парит над землей, и за спиной у нее ветер, который унесет на остров, где она встретит принца из сказки в потрепанной книжке братьев Гримм.

А потом она испугалась этого потока, ей показалось, что она выглядит старой дурой, распустившей хвост перед незнакомым человеком, ей стало неудобно, даже стыдно, что она не совладала с собой, и она встала и попыталась уйти бочком по темной лестнице.

Убежать не удалось, мужчина крепко взял ее под локоть, мягко остановил, он извинился, что заставил ее нервничать, и попросил не уходить, довести лечение до конца, она послушно вернулась на место, как-то быстро очередь поредела, она сдала кровь, он мгновенно зашел после нее, сдал какие-то анализы, и они вместе вышли в парк и пошли по аллее.

Они немного помолчали, неловкость от ее горьких слов не исчезала и тогда, когда он сам попросил слова, вот так, взял и попросил.

Он сказал, что его зовут Кирилл, что он сидит в соседнем подъезде с больной матерью, сказал, что он вдовец, вот уже пять лет, но веры не теряет и у него еще много дел на этом свете. Они шли через парк, старый и заброшенный, местная власть ничего не делала в нем, дорожки, когда-то уложенные асфальтом, были разбиты, и лужи в них стояли с марта по декабрь.

Деревья росли сами по себе, не замечая заботу местного самоуправления, их никто не обрезал, не убирал старые сучья, но в этой заброшенности была чудная милость, в парке было спокойно и хорошо. Лиза знала все его уголки, она с собакой исследовала его, и не было дерева, которое они не пометили. Они просто шли по сухой листве, и он говорил, и она слушала совершенно ей незнакомого человека и не боялась его.

Она не была простодушной дурой, она все знала про брачных аферистов, про мошенников, желающих захапать квадратные метры, об этом все время говорили по телевизору и даже показывали таких молодцов, отечественных и иностранных, да и опыт ее виртуальных знакомств тоже не пропал даром.

Но тут все барьеры рухнули, вся стройная защита личного пространства сломалась, как изгородь из кустарника на ее даче, он вошел в ее калитку, и она не успела закрыть ее от непрошеного гостя, гость оказался долгожданным и желанным.

В ней взмыли качели, вверх — вниз, и в голове закружился хоровод, и она даже на секунду потеряла сознание (или ей так показалось), но он подхватил ее и больше руку не отпускал. Вел он бережно, как больную, и ей хотелось стать больной, и она уже стала больной, — как ОРЗ, болит один день, а потом неделю можно не ходить на работу, и целых пять дней лежать барыней, и переделать кучу дел, до которых руки не доходят.

Кирилл начал говорить, сам, без наводящих вопросов, он посчитал, что спонтанный водопад ее слов требует ответной искренности, человеком он был немногословным, всю жизнь он говорил мало, работа по военному ведомству не предрасполагала к болтовне, он усвоил с давних пор, что болтун — находка для шпиона, но тут случай был особенным, его жена погибла под колесами пьяного грузовика, и он уже пять лет молчал, как камень.