Любовь на троих

Взрослая дочь жила в Питере со своей семьей, виделись они редко, его молчание изредка нарушалось, когда он раз в неделю ездил к матери в дом рядом с Лизой, но мать заболела, врачи сказали, что жить ей несколько дней, он забрал ее из больницы и теперь просто живет рядом с ней, пытаясь утолить ее боли, которые стали нестерпимыми. У него, слава богу, есть деньги на сильные средства, но, когда мама приходит в себя, он держит ее за руку, тихо, как детстве, когда она еще водила его в детский сад, возле одиннадцатого дома. Лиза знала этот сад, она сама водила туда свою дочь, и немецкую школу, где он учился, она тоже знала, но пути их не пересекались, так бывает. Создатель знает, кого, когда и с кем пересекать, ее время наступило лишь сейчас, раньше ей достался другой мужчина, он нужен был для разминки, для осознания своего пути. Она не сетовала на свою судьбу. Ее бабушка говорила перед смертью, что довольна своей жизнью с дедушкой, которого не любила, она была из купцов, и дом у них был на Никольской, и выезд, а потом пришли матросы и зарубили папу и дворника, который пытался защитить хозяина, зарубили обоих на черной лестнице, убили бы всех, но один из матросов сказал «хватит» и стал приходить в дом с пайком и дровами, и бабушка потом вышла за него, и прожила с ним всю жизнь, и родила ему Лизину маму, и даже маленькая Лиза запомнила его, совсем не страшного. Так бывает, говорила бабка, надо жить, другой судьбы нам не будет, и даже плакала по убийце своего отца, по папеньке, как она говорила, и два портрета лежали у нее на тумбочке вместе с лекарствами, муж — убийца папеньки — и папин портрет в мундире инженера-путейца.

Где был Создатель, который все видит? Очевидно, есть мертвые зоны у камер на его всевидящем сервере.

Она все это вспомнила, пока он говорил по мобильнику с кем-то по делу, лицо его стало в тот момент другим, собранным и резким, ему что-то докладывали, он был недоволен, и она даже испугалась его такого, но он закончил, и они опять двинулись по аллее.

Он продолжил свою одиссею. Ей очень нравилось, как Кирилл жалеет маму, ей не досталось такой близости с собственной матерью, не случилось.

Мама ее недолго жила с ней, она уехала с папой в Сибирь на заработки, родители приезжали редко, зарабатывали на квартиру, потом на мебель, потом на «Волгу» с оленем на радиаторе, и она даже не успела их толком полюбить.

Мама вернулась из Сибири одна и совсем недолго порадовалась накопленным своим горбом достатком, заболела, слегла и умерла в больнице в субботу, когда врачи отмечали День медработника, сердце ее остановилось, и два пьяных кардиолога так и не доползли до ее палаты на шестом этаже. Пьяные были и сестры, и дежурные врачи, все были пьяные, дело замяли, уволили старшую медсестру, и Лиза осталась сиротой на попечении бабушки.

Она плохо помнила свою юность: две школы, плавание, кружок поэзии в Доме пионеров, бабушка держала ее в узде, шаг влево, шаг вправо, поход с подружкой после школы в ГУМ посмотреть на импортные купальники приравнивался к побегу.

Так она добрела до выпускного, где потеряла девственность на детской площадке в домике с петушком на крыше. Одноклассник, который провыбирался с хорошенькими, их расхватали более ловкие, остался на бобах, и на сдачу взял Лизу и осчастливил ее своей нехитрой любовью. Лиза пришла утром, бабушка через две двери все поняла, но трогать не стала, положила спать, а уж потом в обед начала нюренбергский процесс.

Ей не пришлось собирать доказательства, все было наглядно — смятое платье и засосы на шее, и без пыток Лиза рассказала все, что испытала в день, когда ушла со школьного двора на детскую площадку, эту песню они пели в актовом зале под слезы матерей и цинично-умилительные речи педколлектива, она пела хорошо, голос ее звенел в высших сферах, она желала взрослой жизни, она хотела краситься косметикой из «Ванды» на улице Полянка, не носить гольфы, белые блузки и юбки до середины щиколотки, она мечтала купить себе два лифчика не в «Детском мире», капроновые колготки и трусики, настоящие трусики «неделька» с ягодкой, а не панталоны, которые заставляла ее носить бабушка даже в июле, она желала сидеть на камне на набережной у Театра эстрады и есть мороженое «Лакомка» вместо противного супа из пакетов и капустных котлет, запивая все это морковным соком, который бабушка считала очень полезным.

Бабушка все выяснила, взяла ее трусы и пошла к мальчику вершить правосудие. Она не зря прожила свой век с матросом из органов, и она знала, как разговаривать с контрой.

Контра открыл с заспанно-пьяной рожей, не понимая, отступил назад, под напором железной бабушки, он сперва получил по роже трусами, а уж потом она приступила к очной ставке с ними же, она бросила их ему под нос на полированный стол карельской березы, дом был богатым, дед-адвокат неплохо подготовил внука к будущей жизни, и этот внук теперь сидел ошалелый и не знал, как ему быть.

У него выбора не было, как у Гамлета. Бабушка сразу сказала, что он сядет, и ему никто не поможет, даже если все евреи-адвокаты Москвы соберут свой кагал.