Любовь не по правилам (СИ)

Кроме того, Петру пришлось нанять сиделку с медицинским образованием. Резеду выписали из больницы после окончания курса лечения, довольно беспомощной, он целыми днями на работе, а жене требовались не только элементарный бытовой уход и забота, но и целый ряд медицинских услуг: массаж конечностей, инъекции, противопролежневая обработка. Так в доме появилась Фатима, приезжая из Ташкента, врач с довольно большим стажем, взявшая на себя помощь Резеде, а потом и большую часть нагрузки по дому. Жила она вместе с ними, благо, детей у них не было, а комнат было достаточное количество, чтобы предоставить ей одну из них. Милая, тихая женщина оказалась для семьи Петра и Резеды настоящим кладом, именно благодаря ей и её незаметной, не выставляемой напоказ, но такой необходимой помощи Пётр воспрял духом и поверил в то, что всё еще будет у них хорошо, хоть немного смог расправить плечи.

Фатима постепенно стала практически членом семьи, и Петр, и Резеда относились к ней не как к наемному персоналу, а как к родственнику. Тем более, что родственники-то как раз и не особенно стремились им помогать. Скорее, это относилось к родне Резеды: Петр был родом с Дальнего Востока и в живых у него осталась только старшая сестра, живущая с мужем-отставным военным далеко в Сибири, немолодая и не очень здоровая уже женщина.

Резеда, московская татарка, была членом большого и разветвлённого клана, полного всякими тётками, двоюродными и троюродными братьями и сёстрами, и прочими деверями и шуринами, степень родства с которыми Пётр уже и не наделся уловить. В первое время, сразу после случившегося, вся это толпа родни крутилась в больнице вокруг слёгшей Резеды. Потом, как это часто бывает, поток визитеров стал редеть, пересыхать, как горная речка в засушливое лето, и постепенно иссяк совсем. У Петра по этому поводу не было претензий: большой город, свои дела и заботы, у каждого своя жизнь, что тут попишешь. Резеда же, может, из-за болезни, а может и по своей обычной не слишком большой терпимости, усугубила эту ситуацию чередой громких ссор и скандалов, с претензиями, иногда совершенно несусветными, в адрес родных. После этого отношения испортились окончательно.

Они пробирались к Битце так долго, что Маша, заслушавшаяся Петра, совсем уже потеряла счёт времени. Её способность к сопереживанию, к умению проникнуться чужими проблемами и болью, к тому, что теперь называется эмпатией, была настолько выраженной, что подчас доставляла ей большие проблемы, эмоционально выбивая её надолго из колеи. Геля ей часто говорила, что Маше бежать надо от таких рассказов, а в последний раз, уже после обнаружения у нее злополучной болезни, высказала предположение, что это всё от того, что Маша воспринимает чужие проблемы как свои, кидается проникаться ими, пытаться как-то помочь и поучаствовать, а так нельзя. Но как тут убережешься, не вставать же и не убегать… Вот и сейчас она пропускала через себя всё то, что рассказывал ей Пётр, ахала, ужасалась и задавалась вопросом а смогла бы ли она, Маша, все это достойно перенести и не сломаться, не смалодушничать.

— Последние недели, кажется, Резеде лучше намного, — говорил Петр, пока они искали парковку во дворе. — Нет, с ногами-то всё по-прежнему, как не ходила, так и не ходит. Так, максимум что может — пошевелить пальцами ног, особенно сразу после массажа, не более того. Но скандалит меньше, цепляется ко мне. А может, это я желаемое за действительное выдаю, уж и не знаю. Я то, грешным делом, тоже уже с трудом всё выдерживаю — срываюсь, кричу на неё, ругаюсь. Потом похожу, успокоюсь и так стыдно становится, так жалко её. Что поделаешь, болезнь. Подуюсь, побухчу, да и прихожу мириться. Иногда думаю, может, зря. Она, мне кажется, уже и привыкла: что ни делает, а я всё равно прощу и приду, обниму, поцелую, помиримся. Но что тут попишешь, жалко мне её. Я иногда во сне вижу, что это не она — я сам обезножел, к постели прикован. Просыпаюсь в холодном поту от ужаса. А она живет в этом, каждый день, ежечасно. Такого и врагу не пожелаешь. Ну, пошли, Резеда сейчас очень обрадуется, у нас последнее время гости редкость. А она, вы же знаете, общительная очень!

В квартире их уже ждали. На столе стояли ещё теплые, прикрытые чистой салфеткой, две тарелки с домашней самсой — с мясом и картошкой, пах на всю кухню бергамотом свежезаваренный чай, поблескивали фольгой под яркой кухонной лампой конфеты. Фатима принесла Маше тапочки, налила чаю и ушла к себе, оставила их с Резедой разговаривать. Петр тоже, наскоро перекусив, растворился на просторах большой, просторной квартиры.