Любовь не помнит зла (Трава под снегом)

Тяжесть на сердце вдруг отступила, и показалось, что спасительный сон подошел совсем близко, улыбнулся, поманил забвением. Главное, не спугнуть его, лежать тихо, не шевелясь… Хорошо… И пусть зыбкая темнота спальни колышется, будто ходит по ней кто легкими шагами, и склоняется над ним, щекочет волосами щеку. Какой запах умопомрачительный, жутко знакомый. Запах духов «Кензо». Такими духами душилась Валерия, его бывшая жена. То есть Валентина. Валька. Звездная красавица-актрисулька…

— Андрюш… Андрюша! Мне здесь так страшно, забери меня отсюда…

Он открыл глаза, сел на постели, уставился на Валентину удивленно. Потом огляделся вокруг: та же ночь, та же луна белой тоскливой дырой в окне. И лицо у Валентины на эту луну похожее — бледное, одутловатое, со впадинами на висках.

— Забери меня отсюда, Андрюш! Я не могу, не могу больше здесь! Лучше умереть, чем здесь…

— Откуда? Откуда я тебя должен забрать? — прорвался изнутри незнакомый испуганный хриплый голос. Не его совсем голос.

— Из больницы… Ты знаешь, здесь даже занавесок на окнах нет. В палате нас восемь женщин, и ночью спать практически невозможно. Кто стонет, кто бьется, кто матом ругается. Ты посмотри, какой мне халат здесь выдали.

Она потянула себя за лацканы серого бесформенного халата, подвигаясь к нему все ближе, и запах «Кензо» сменился на удушающую вонь больничной карболки, и он содрогнулся, отодвинулся от нее в испуге:

— Ты… Ты зачем здесь? Что тебе от меня надо?

— Да ничего, Андрюш… Ничего мне не надо. Ты только забери меня отсюда. Я больше не буду так напиваться, никогда не буду, честное слово! Ты помнишь, как я потом маялась, Андрюш? Помнишь, как мой режиссер просил меня на съемки отпустить, а ты над ним посмеялся? А я потом опять напилась, истерику устроила.

— Но ты же?.. У нас же сразу с тобой договор был. Ты только моя жена, и все.

— Да помню, помню. Я дурочка была, молоденькая совсем. Нас трое дочерей у родителей было, отец умер, мне только восемь лет исполнилось… А старшей — двенадцать. Такая жизнь была. Все в школе на танцевальный вечер идут, а у меня колготки насквозь шитые-перешитые, от старшей сестренки достались. А в первый сериал я случайно попала. Потом во второй. Боялась, дурочка, что будут снимать, только пока молодая… А потом — как жить? А потом — ты… Помнишь, как ты ухаживал? Надо было мне лучше в театральный поступать, дурочке! Все говорили, у меня талант есть. А я, выходит, его пропила в неволе.

— Да не было у тебя никакого таланта! Ты просто красивая была, и все. Ну, вызвездилась немного. При чем тут талант?

— Нет, Андрюша. Был, был у меня талант. Ты потому на мне и женился, что видел его и захотел свернуть ему шею.

— Чушь! Чушь какая…

— Нет. Не чушь. А с прежней своей женой ты почему расстался? Потому что она успешным модельером грозилась стать? Все к этому шло, ведь так?

— Нет. Не так. Она на мои деньги фирму себе открыла.

— Ну открыла. Не много ты в ту фирму и вложил. А потом? Что ж ты ей не дал развернуться? После развода сделал все, чтобы весь бизнес ей сломать. И сломал. Она так и не поднялась потом. Сейчас вообще без работы сидит, берет частные заказы на шитье. Копейки считает. Зато не пьет! Молодец, она сильнее меня оказалась. А я… Забери меня отсюда, Андрюш!

Она заплакала тихо и сипло, будто закашляла, потянула к нему худые серые руки. Он отстранился от них торопливо, но руки почему-то вытянулись, стали длинными и ловкими, как две змеи, обвили шею так, что стало нечем дышать… Совсем нечем.

Он отчаянно затрепыхался, пытаясь втянуть в себя спасительный воздух, открыл глаза, сел на постели, уставился в ночную серую муть спальни. Тело было скользким и холодным, дрожало как в лихорадке. Даже халат был мокрым, прилип к спине влажным шелком. Надо срочно под душ… Быстрее под душ! Постоять под его спасительными ласкающими струями, смыть ночной кошмар, смыть Валерию. То бишь Валентину…