Любовь не помнит зла (Трава под снегом)

От горячего душа и впрямь стало полегче. Тело вздохнуло, расправилось, и мысли в голове потекли уже не такие горестно-суетливые. Нормальные потекли мысли. Например, о том, как правильнее с Машкой поступить. Вернее, как отделаться от нее без вреда для психики. Чтоб не снилась потом… Хотя Машка точно сниться не будет, та еще штучка-колючка, из молодых и продвинутых. Эта щучкой в глотку вцепится, а положенное себе стребует. По законному статусу жены. Да и бог с ним, пусть требует. Сколь запросит, столь и даст отступного. Лишь бы отвязалась. Господи, где у него глаза были, когда женился на ней? Захотелось в очередной раз лихость свою мужицкую потешить, наверное. Мол, если рядом такая женушка-соплюшка, то он еще в расцвете и в силе, и старость ему нипочем. И что теперь? Старость — вот она, с бессонницей, с лунной тоской, а молодая жена на тусовках ночных пропадает. Хотя — ну ее, пусть пропадает. Что ему, с ней вместе ночью на луну выть? Одному как-то сподручнее. В общем, все вышло, как в том анекдоте, когда старца уговорили жениться, чтобы было на смертном одре кому воды подать, а ему и пить не захотелось… И что теперь? Мириться с ролью папика? Ходячего кошелька? Глухонемого капитана дальнего плавания? Нет, не нужна ему никакая Машка. Хоть убейте, не нужна. Все. Хватит.

Насухо растершись полотенцем и натянув на голое тело мягкий спортивный костюм, Командор спустился в гостиную, достал из бара бутылку холодной минералки. Сделал большой глоток прямо из горлышка, с сомнением покосился на полбутылки виски. Нет, пить он не будет. Скоро утро. Хотя за окном еще темно, и февральский хмурый рассвет еще только собирается окрасить небо холодной бирюзовой пастелью. А луна таки уже побледнела. Хорошо. Так тебе и надо, сука тоскливая. Скоро тебя вообще не видно будет. По крайней мере, до следующей ночи. А до следующей ночи еще дожить надо. До следующей ночи еще много чего можно сделать. Прощения, например, попросить. У Валентины, у Насти, которая была перед Валентиной, у девчонки этой, как бишь ее? У Леси…

А может, ничего и не надо делать. Прошлого все равно не изменишь, не поправишь, коррективы в него не внесешь. Нельзя проснувшееся раскаяние впихнуть в прошлое. Да и слова какие сопливые, противные — прощение, раскаяние… Что он, монах тибетский, чтобы себя наизнанку выворачивать? Тогда уж лучше живьем на Тибет податься, там, по крайней мере, луны такой нет…

* * *

— …Представляете, девочки, он даже на колготки мне деньги жилит, козел! Как будто мы этими копейками спасемся! Живу теперь, как лохушка какая…

Верка всхлипнула и опустила обратно подол юбки, посмотрела на Лесю с Риткой, ожидая сочувствия. Даже не ожидая, а требуя. Будто дыру на колготке ей сам кризис острыми зубами прогрыз.

— Ой, да подумаешь! — легкомысленно фыркнула Ритка, махнув рукой. — У меня, когда колготок целых не остается, я джинсы надеваю, и все дела. Кирюша вот говорит, что мне джинсы даже больше идут, чем юбки.

Она вздохнула со счастливым всхлипом, подмигнула Лесе заговорщицки. Та ей улыбнулась, покивала понимающе. Вообще, она с трудом узнавала в этой женщине прежнюю Ритку. В голосе, в движениях, в позе ее вовсю хозяйничала ленивая грация счастливой в любви женщины, и даже с неким перебором хозяйничала, будто стремилась взять реванш за годы скитаний по сомнительным виртуально-жениховским сайтам. И прическа у Ритки была другая, и макияж другой. И маникюра на руках не было.

— Да уж… Вам, девчонки, хорошо так рассуждать… — снова затянула свою жалобную песню Верка. — Вы с мужиком, который при деньгах, не жили, вам и сравнивать не с чем! А у меня такое чувство, будто я лечу, лечу куда-то вниз и вот-вот разобьюсь головой о камни. Будто конец моей жизни наступил. В кошельке пусто, даже на бензин денег нет. Представляете, я сюда на трамвае ехала.

— Да уж. Это большое горе, конечно. На трамвае проехаться, — коротко хохотнула Ритка, плавно поведя головой в ее сторону. — А нам с Леськой что кризис, что не кризис одинаково. Как на трамвае ездили, так ездить и будем. Зато на мужиков не за что злиться. Вот мой Кирюша говорит…

— Да надоела ты со своим Кирюшей! — капризно передернула плечами Верка. — Только и слышу — Кирюша да Кирюша…

— А если надоела, так и иди отсюда. Это моя квартира вообще-то, — вяло огрызнулась Ритка, пожав плечиками. — Ишь, прибежала, жалейте ее. А ты свою подружку жалела, когда она тут одна в безденежье пропадала? Приезжала к ней, красовалась нарядами.

— А отчего бы меня и не пожалеть? — обиженно проговорила Верка. — У меня жизнь, можно сказать, пропадает, под откос катится… Все было, и не стало ничего! Раньше, бывало, совсем денег не считала, а теперь даже на колготки нет. И мой придурок злится все время, говорит, еще хуже будет. Куда уж хуже-то? Вообще ни копейки не дает.

— А зато Леське Андрюха каждый день теперь деньги приносит. Да, Леська? — протянула Ритка, мстительно усмехаясь.